Деа Триер Мёрк - Зимние дети

Девочка открыла глазки и смотрит на нее.

Мария целует ее ротик. Кончиками пальцев легонько касается ее лица и волосиков, словно читая книгу по методу Брайля.

Потом она возвращается по длинному белому кротовому ходу. И думает о Тенне. О Тенне, которая приносила полноценное темно-желтое молоко своему малышу, лежавшему здесь в кувезе. Маленькому человечку, ножки которого доходили только до щиколоток. Его перевели в больницу на Фуглебаккен, поближе к дому родителей.

Сколько же раз проходила Тенна по этой белой трубе и утром, и вечером, чтобы самой поухаживать за своим несчастным ребенком!

Если она могла, так уж мне-то грех жаловаться, думает Мария, а слезы так и бегут по щекам.

Ночи в больнице — мерцающий черно-белый негатив. И так одиноко чувствуешь себя, несмотря на спящих кругом женщин.

Мария лежит, подложив руки под голову и уставясь в черный потолок.

Потом натягивает на голову одеяло и разражается слезами. Она плачет совсем беззвучно, чтобы не разбудить соседок. Она плачет, и плачет, и плачет, изливая слезы в мягкую белую ткань пододеяльника.

Раньше ее ребенок плавал во всех этих чертовых водах, а теперь пожалуйста — обезвоженность.

Чего только она от меня не натерпелась, бедное создание!

Похоже, сегодня ночью упали строительное леса, рухнули и рассыпались стены. Прорвалась плотина, и вырвались наружу мучительное напряжение и страхи, терзавшие ее последний месяц.

Здесь, в укрытии, под одеялом, в ночь с воскресенья на понедельник пали все оборонительные сооружения.

Утром старшая сестра, как обычно, переходит от кровати к кровати и разговаривает с каждой пациенткой. Сегодня она в красных гольфах.

Что случилось? Кузнецова жена, крепкая цветущая женщина, и вдруг вся в слезах.

— Ну-ка, давай я посмотрю, — говорит старшая сестра. Кузнецова жена встает с постели, расстегивает рубашку, обнажая массивные, в коричневых пятнах груди, набухшие и горячие. Из правой и из левой каплями бежит молоко и стекает вниз по крепкому телу.

Кузнецова жена утирает нос тыльной стороной руки, а сестра тем временем ощупывает у нее подмышки.

— Ну уж с молоком-то у тебя полный порядок. Ты могла бы накормить целое отделение.

— Да, а мне так больно, так больно, и у меня такие схватки каждый раз, как я его кормлю, прямо хоть на стенку лезь!

— Я принесу тебе лекарство, — говорит сестра. — Не расстраивайся, мы тебе поможем.

Чуть позже она подходит к Марии.

— Ну а как деля у тебя?

Какой у нее мягкий и глубокий голос.

А Мария не может вымолвить ни слова и только моргает.

Старшая сестра смотрит на нее спокойно и улыбчиво.

— Может, ты хотела бы в палату поменьше?

— Нет, — шепчет Мария с несчастным видом. — Лучше я останусь здесь.

— Ты не должна так падать духом. Ничего нет страшного в том, что твой ребенок в отделении для новорожденных. Ну, покормят они ее несколько дней через зонд, потом перейдут к кормлению из бутылочки, и тогда ты получишь ее обратно. Мы могли бы справиться с этим и здесь, но такое крошечное существо требует, чтобы кто-то занимался только ею. А там, в отделении для новорожденных, она получает профессиональную помощь, которая ей необходима.

— Но я боюсь ходить туда и смотреть на нее, — чуть не плачет Мария. — Мне страшно подумать, какой у нее вид со всеми этими зондами и трубками…

— Ну так пусть ее навещает твоя сестра. Она же все равно бывает здесь каждый день!

Высокая красивая женщина улыбается. Она, видно, не сомневается, что ребенка надо навещать. Но она не отмела предположения Марии о том, что девочка лежит там вся в зондах и трубках и что это выглядит чудовищно! Наверное, до нее все-таки не доходит, какой это ужас для матери.

— Прежде всего ты должна решить, как лучше для тебя самой. Можешь, например, днем уходить в город и возвращаться только ночевать — если, конечно, захочешь.

Как это было бы здорово! Но законно ли это? Мария вопросительно смотрит на сестру.

— А если ты предпочтешь сейчас выписаться, то, когда твой ребенок наберет пять фунтов, мы примем тебя снова и поможем тебе войти в нормальный ритм.

Ну и ну! Подумать только! Такое огромное заведение — и столько заботы и внимания к каждому отдельному пациенту. Просто в голове не умещается!

— Так что решай, — говорит старшая сестра, а сама уже повернулась к следующей кровати. — Кстати, сегодня у тебя пятый день. А четвертый и пятый дни довольно трудные, в эти дни у женщин часто падает настроение. Это пройдет. И не забудь, на осмотр тебе не сегодня, а завтра.

Можно ли относиться ко всему так спокойно? Так невозмутимо? Переходя от кровати к кровати, разрешать все проблемы. Но, наверное, такой она и должна быть. Только тогда и можно приносить людям пользу.

И едва за старшей сестрой закрылась дверь, как Марию замучило раскаяние. Да как же не стыдно ей было признаться, что она боится увидеть свою собственную дочку?!

Конечно, она пойдет ее навестить.

У нее хватит мужества, что бы там ни было…

За десять минут до половины двенадцатого Мария отправилась в отделение для новорожденных с пластмассовой бутылочкой, в которой было семьдесят пять граммов сцеженного грудного молока.

На «квитанции» указано, что ребенка можно повидать от 11.30 до 12.00, и важно было не потерять ни одной драгоценной минуты.

Она нащупала в кармане заветный листок бумаги и сжала его в кулаке. Как номерок из гардероба, который дает тебе уверенность в том, что твое пальто будет тебе выдано.

В белом туннеле тянет сквознячком. Звуки отдаются, как в пустой бочке. Холодный голубоватый свет падает с потолка на одинокую фигурку, неслышно, точно призрак, скользящую по серому цементному полу.

Этим длинным туннелем идут и идут женщины, которых разлучили с их детьми, потому что крошки по той или иной причине нуждаются в особом наблюдении.

Они идут из послеродового отделения в отделение для новорожденных и обратно. Они идут подземным переходом, потому что здесь все-таки теплее, чем на улице, где Дуют пронзительные январские ветры.

Они идут, усталые, съежившиеся в своих домашних халатах. Фигуры их неуклюжи и животы все еще слишком большие. Они несчастны и растерянны. Испытания они не выдержали. Дети у них не такие, как надо. Да и сами они, видно, не лучше. Они потерпели поражение. И чувствуют свое полное ничтожество.

Постоянный страх за ребенка леденит им сердца.

Мария заходит в лифт, поднимается наверх и снова оказывается в маленьком отделении для новорожденных.

В оранжерее, в теплице, где выхаживают новорожденных.

Дверь в кухню распахнута, и видно, как крупная полная женщина вытирает тряпкой руки и устанавливает бутылочки в висячий шкафчик.