Деа Триер Мёрк - Зимние дети

Какая это была бы огромная поддержка ей!

Но можно ли вернуться в послеродовое отделение, не будучи настоящей роженицей, из которой течет кровь, которая ходит сгорбившись и опустив голову. Так вот просто лежать здесь и занимать место?

Нет, конечно, она не может воспользоваться великодушным предложением старшей сестры, тем более что она сама не знает, чего она хочет и как будет лучше для нее и для ее ребенка.

Ведь у нее никогда раньше не было детей и она никогда не лежала в больнице. Она не знает, какие разумные требования может предъявить пациент и какие предложения ему удобно или неудобно принять.

Но почему же, черт возьми, неудобно принять это предложение? Старшая сестра знает, что говорит. Она же отвечает за свои слова.

Да… но… может, лучше все-таки попытаться справиться самой? Миллионы женщин справляются же…

— Я уезжаю до обеда, — говорит Мария.

— Ну-ну, делай как знаешь, — говорит старшая сестра — Звони, если что, спрашивай. Мы всегда будем рады ответить.

— Как ты думаешь, патронажная сестра наверняка будет?

— Ты позвони сегодня же, да можно и прямо сейчас, из дежурки.

— И еще мне нужен молокоотсос.

— Это ты можешь взять напрокат в «Скорой помощи».

Марии приносят ее одежду. Тридцать один день провисела она в больничном гардеробе.

До чего же она серая и скучная! К тому же у нее какой-то неприятный, затхлый дух.

Но хуже всего со старой шубкой, которая когда-то была белой. Сложив в несколько раз, Мария кладет ее на сиденье стула и задвигает стул под кровать.

Брюки слишком велики. В них же помещался ее огромный живот. Мария надевает их и расправляет, потянув за бока. Из-под брюк торчат разношенные башмаки. Теперь она смахивает то ли на утенка Андерса, то ли на одного из трех поросят.

Теперь понятно, почему женщины в послеродовом отделении так заботятся об одежде, которую им должны принести к выписке. Ее-то собственная совсем не то, что нужно!

На этот раз она не пойдет в отделение для новорожденных подземным туннелем. Она выходит на улицу и шагает по земле, по дорожке больничного двора, по плиткам, по асфальту, по бордюру, пытается даже пройтись по железной трубе, которая лежит вдоль дорожки.

Воздух острый и влажный.

— Вот, смотри: ватным тампончиком, смоченным раствором против молочницы, ты протираешь ей губки. Ей нравится. Она их облизывает. Затем ты вливаешь в ванночку несколько капель арахисового масла и локтем пробуешь температуру.

Все, что говорит медсестра, Мария, чтобы не забыть, записывает в записную книжку.

— И ты пока не должна мыть ее по-настоящему, с мылом только попку. Просто окачивай ее теплой водой… Следи, чтобы вода не попала в ушки. Потом кладешь ее на полотенце — ни в коем случае не растирать, просто осторожно промокнуть.

Сегодня малышка весит 2320 граммов, и Марии разрешено с ней заниматься. Она открывает спокойные темно-голубые глаза и смотрит прямо перед собой.

— И ты можешь расчесать ей волосики, очень осторожно, вот так. Не попробуешь покормить? Только сначала мы взвесим ее для контроля — прямо так, одетую.

Мария убирает в карман записную книжку. Расстегивает свою старую, не подходящую к случаю одежду и прикладывает ребенка к груди. О Господи, и ребенку придется вдыхать этот затхлый дух.

Медсестра выходит из комнаты.

Мария гладит малышку по головке и уносится мыслями вдаль. Она смотрит в окно на серые крыши, на их неровный контур на фоне голубовато-серого зимнего неба.

И вдруг она обнаруживает, что ребенок у нее на руках лежит неподвижно, с закрытыми глазками. Она щупает лобик — совершенно холодный. Кровь застывает у нее в жилах. Вдруг она умирает? Вдруг уже умерла?

Но тут малышка зевает, и у Марии слабеют руки.

В комнату снова заходит медсестра.

— Ну, давай взвесим ее.

Ребенок весит всего на пять граммов больше, чем при первом взвешивании.

— Просто не знаю, как мне быть.

— Ну-ну, — говорит медсестра. — Зря ты так за нее боишься. Она гораздо сильнее, чем ты думаешь.

Мария приводит себя в порядок.

— Ты просидела с ней целых четверть часа. Она устала. В следующее кормление я позабочусь, чтобы она что-то получила. Если не удастся из бутылочки, то через зонд.

Как я буду управляться с ней дома, одному Богу известно, думает Мария.

Выйдя из отделения для новорожденных, она останавливается и, минуту подумав, поднимается на следующий этаж в свое старое отделение.

Серое и тихое лежит оно перед ней. Она проходит мимо гостиной. Там сидит какая-то незнакомая ей женщина. Она тихонько идет дальше, мимо моечной, дежурки и кухни до самого конца коридора, и заходит в свою родную нулевую палату.

На трех кроватях лежат незнакомые женщины. На четвертой Линда, на своем старом месте возле окна.

— Привет, Линда! Сигне сказала мне, что ты снова здесь. Как у тебя дела?

Надо же, спрашиваю прямо как медсестра.

— Хорошо. А я тебя поздравляю. Как твоя малышка, в порядке?

— Да, прекрасно. Через недельку выпишут. А у тебя что, опять схватки?

— Воды подтекают, а до срока еще месяц, так что, они говорят, надо мне еще полежать…

Все та же Линда, бледная, тощие ноги торчат из-под одеяла. А на глазах у нее слезы.

— Мы с Алланом расходимся, — шепчет она.

— В самом деле?

— Да. Мы жутко ругались, пока я была дома. Я приехала, а в доме такой кабак! Счета не оплачены. Зато он купил стереофоническую установку за шесть тысяч. Беспорядок ужасный, настроение отвратное… Ну и потом Аллан пьет, потому что, видите ли, не может он ходить безработным! Ну и еще там были другие женщины. В общем, я совсем распсиховалась.

Губы у Линды дрожат.

— Как ты считаешь, наверное, нам лучше разъехаться до того, как родится ребенок?

Мария смотрит на нее и не знает, что ей ответить.

— Но как мы все это устроим? Просто не представляю. И он не знает, куда ему податься. К родителям, говорит, он не пойдет: там отец тоже без работы. А куда ж мне-то деваться, когда я выпишусь с ребенком на руках? Представляешь?

— Может, тебе поговорить с консультантом по социальным вопросам?

Линда вдруг улыбается.

— Ты только послушай, что мне предсказывает гороскоп на эту неделю: Очевидно, что за деревьями вы не видите леса. Перестаньте витать в облаках. Вы не пустите корней, если у вас нет земных связей. Среда с утра до полудня благоприятное время для разрешения некоторых практических проблем, особенно если они связаны с письменными или учебными делами.

Она отложила «Роман-газету» на тумбочку и сложила руки на костлявых коленях.

Посидели немного молча.

— Ну а как вообще тут, в отделении?

— Как тебе сказать… Не так весело, как бывало, когда мы сидели по вечерам все вместе и смотрели телевизор, с этим покончено. Да и не выпиваем мы больше. В общем, стало гораздо тише, если можно так сказать.