Евгений Попов - Веселие Руси [рассказы]

— Нет, граждане, давайте выметайтесь. Коммунизм еще не наступил, чтобы я совершал такие поступки.

— Давайте, а, молодой человек?

Это я-то молодой человек?

— Давайте, молодой человек, а мы вас отблагодарим.

— Что? Взятка?

— Почему взятка? Решили это по-джентльменски. Коньячку выпьем, а жены — шампанского. Шоколаду купим.

Тут и Людмилочка подает сверху измученный голос:

— Может, черт с ними, а? Пускай живут.

Меня снова в жар бросило. Да что это за несчастья?

— Запихайте, говорю, этот ваш шоколад знаете куда?

И тут Пидколодные, сбросив фальшивую маску любезности, нахально заявляют:

— А мы не уйдем.

— Это как же так? — опешил я.

Хотя с моим опытом не хрен было бы удивляться.

— А вот так — не уйдем и все. Мы просили пониже. Мы право имеем.

— Права граждан определяют специальные организации, — парировал я. — Я на вас на суд подам.

И я подал на них в товарищеский суд при домоуправлении. Я выиграл дело, но они не ушли. Я подал в районный суд, но они не ушли. Я подал в городской, но они не ушли. Я им лил керосин в щели. Я повесил им с балкона дохлую собаку. Но они собаку срезали и даже не поморщились, а мне за это как-то всю ночь стучали в свой потолок, который у меня является полом.

Очень меня это огорчает, что химиков подобных развелся полный город. Ну, как с ними дальше жить? Я грущу. Я тут как-то встретил инженера Женю.

— Как дела, Женя, — говорю. — Как там Саша?

— Уехал в командировку, уехал Саша.

— Хорошо. А как здоровье матушки?

— Умерла. Умерла мама, — отвечает Женя, и голос его дрожит.

Жалко мне его стало до ужаса.

— Да, дела. Ну — хоть отмучилась. Как говорится — как ни болела, а все ж померла, правда?

Это я, чтобы его подбодрить. Это вроде как шутка.

А он вздохнул и ушел.

А я решил, что подам на захватчиков и в Верховный суд, если это потребуется. До каких пор мы будем поощрять нахальство? Пускай горит земля под ногами нахалов. Пускай их судит Верховный суд!

А если и Верховный суд их не выкурит, тогда я выброшусь из окошка и оставлю записку, где напишу, что это они меня столкнули, Пидколодные. Ну, это я, конечно, шучу, но я своего добьюсь. Они у меня попляшут. Это я вам точно говорю.

За 150 рублей в месяц я уже который год изучаю жуков в одном из научно-исследовательских институтов местного значения.

Работа мне нравится. Жуки не разбегаются, сидят в клетках. Иногда умирают, и нам привозят новых жуков. Тихие жуки. Вялые жуки. Бодрые жуки. Я прихожу на работу, скушав булочку с помадкой и стаканчик кофе с молоком. Надеваю халат — и скорей к жукам.

А тут у нас помер один одинокий сотрудник. Мы, посовещавшись с товарищами, организовали комиссию, чтобы похоронить его чин по чину. Коллектив пошел навстречу: были собраны немалые деньги, причем многие добавляли от себя лично, невзирая на довольно низкие ставки нашего института.

И я был направлен в морг, чтобы, произведя необходимые формальности и заплатив, подготовить тело нашего коллеги к захоронению.

А была зима. И вечер. И, знаете ли, неуютно так дул ветер и сдувал с крыш тучи снега, создавая искусственный снегопад.

А морг помещался на улице Карла Маркса.

Я толкнул калитку и по протоптанной тропе прошел к домику, светившему желтенькими окошечками.

В первой комнате было тихо и чисто. Среди сугубо медицинской обстановки, положив голову на кулаки, дремал мужчина, который потом оказался нервным.

Я в кратких выражениях объяснил ему цель своего визита.

— У вас гробы есть? — спросил я.

— У нас гробы есть, — ответил служитель, не меняя положения.

Тогда я объяснил ему, что его труд будет хорошо оплачен. Что я располагаю специальными суммами, которые будут вручены ему без каких-либо квитанций либо расписок.

При слове «суммы» глаза мужчины широко открылись. Он встал и сказал дрогнувшим голосом:

— Дак. Оно — конечно. Мы ж — люди.

— А он — сирота, — сказал я. — У него никого нету. У него была мать, но она — умерла. У него была жена, но она его бросила.

— Конечно, конечно, — бормотал служитель. И, накинув халат, стал идти в другую комнату. Я хотел последовать за ним, но он остановил меня властным жестом.

— Вам туда не надо.

— Почему? — возразил я. — Я — нормальный человек. Я сам многое пережил.

— Дух там особенный, и часто не выдерживают, — тихо сказал служитель, оглядевшись по сторонам.

Я тогда еще подумал, что определенно работа накладывает отпечаток на человека.

— Нет, знаете ли. Я — не мальчик. А потом — вы там один долго провозитесь. Разве вам легко одному его опознать?

— Уж, наверно, опознал бы, — вздохнул служитель, пропуская меня вперед.

Скажу сразу, что я ничего не помню, как там внутри все устроено. Столы помню. Освещение тусклое. Зябко. Формалин. И — дух.

— Вот этот, пожалуй, — сказал я, осторожно убрав с лица покойного простыню.

— Ну, стало быть, сделаем, — бормотал санитар и резко дернул труп за ноги.

Голова ударилась и стукнулась.

— Осторожней же вы! — невольно прикрикнул я.

А я и не знал, что санитар нервный.

Нервный санитар опустил руки по швам и расплакался.

— Вы знаете, сколько их у меня? А? Оглянитесь вокруг! Оглянитесь!

— Я не хочу оглядываться. Я вам плачу деньги, а вы делайте свое дело.

— У меня их массы. Вы знаете, сколько их у меня? И сколько всего на свете покойников? Вот мы сейчас с вами тут стоим, а на земном шаре — миллионы покойников.

— Но ведь в этот же момент родились и миллионы новых детей, — возразил я, но санитар не слушал.

— Что я могу поделать? Я стараюсь, но столько покойников! Или вот при вскрытии иногда тоже ругаются. Так ведь вы вот рыбу, например, на кухне потрошите — у вас и то… Вот возьмите, например, столовые, вы бывали в столовых на заднем дворе?

За эти слова я размахнулся и сильно дал ему в зубы. Несчастный горько зарыдал, прикрывшись рукавом серого халата.

Я обнял его за плечи и вывел из обоих помещений на воздух и мороз. Мы стояли, обнявшись, на улице Карла Маркса под звездами и тучами искусственного снега.

— Вам нужно уходить с этой работы. С вашей впечатлительностью нельзя работать на этой работе, — сказал я.

— Не могу! Не могу! — простонал санитар. — Я ничего не могу.

Впрочем, вскоре он пришел в себя. И очень аккуратно выполнил все необходимое, получив заранее оговоренное вознаграждение.

Похороны удались. Погода успокоилась. Плавно падали снежные хлопья. Голос председателя местного комитета профсоюзов дрогнул от волнения. Он бросил первую горсть.

И застучали, застучали мерзлые комья о крышку гроба нашего одинокого коллеги.

Наши женщины тихо плакали, и их можно было понять.

…и я, конечно, понимаю, что я очень виноват, и не снимаю с себя ответственности за случившееся, но прошу принять во внимание и тот ряд обстоятельств, в основе которых лежит то, что я только хотел БЫТЬ ЧЕСТНЫМ. Лишь только потому, что я хотел БЫТЬ ЧЕСТНЫМ, я не записался, как это некоторые у нас делают, в КНИГЕ УХОДОВ, что я после обеда уйду, допустим, в библиотеку читать свежепоступивший информационный бюллетень на английском языке со словарем, потому что я хотел быть честным и считал, что управлюсь со всем случившимся в течение обеденного времени, потому что дел там было на пустяк, и я бы вполне с ними управился в обед, если бы не нижеприведенный ряд обстоятельств, не зависящих от моей воли и моей честности.