Исаак Башевис-Зингер - Поместье. Книга II

А потом Ципкин и Клара вместе с попутчиками сидели в вагоне и ехали вдоль реки по белым просторам. Никто не стоял, никто не прятался от кондукторов под лавкой. К вечеру еще сильней похолодало, опять пошел снег. Ветер наметал сугробы и нес над полузамерзшей рекой густые хлопья. В белесом небе кружили отчаянные птицы, ничуть не боясь близкой бури, и летели низкие облака. Ничего не говорило о том, что это Америка, точно такой же ландшафт можно наблюдать в России или Польше. Ципкин не отрываясь смотрел в окно. Казалось, он не мог налюбоваться этой чистой белизной. Клара закрыла глаза. Будь что будет, будь что будет. Она и так слишком задержалась на этом свете, давно должна была помереть. Каждый прожитый день — подарок Небес. Он хочет остаться со своей венгеркой? Пускай остается. Этот мир Кларе больше не принадлежит. Она снимет квартиру, будет растить Фелюшу, и пусть ей кажется, что она в Варшаве. А он иногда будет приходить. Или не будет. Клара загрустила. Разве она виновата, что мужчины не знают, что такое любовь? Клара чуть приоткрыла один глаз. Только что было светло, и вот уже сумерки, снег за окном стал синим. Александр что-то черкал карандашом в записной книжке. Поезд остановился в какой-то деревушке. Вошел человек с целой связкой веников. Из экипажа долго вылезала очень толстая женщина в шубе и бархатной шляпе. Провожатый внес в вагон корзину и сумку. Серые водянистые глаза на красном лице женщины смотрели властно и уверенно. У европеек не встретишь такого взгляда.

Поезд тронулся. Ветер усилился, снежные хлопья вдребезги разбивались о стекла вагонных окон. Паровоз свистел, из трубы валил густой дым. По сторонам тянулась снежная пустыня — никаких признаков жилья. «А где поля, где крестьяне? — удивлялась Клара. — Откуда они берут еду в таком количестве, если здесь ни клочка возделанной земли?» Вспомнились книжки про индейцев. А вдруг краснокожие дикари поджидают в лесу, готовые напасть на поезд и вырезать пассажиров? Что будет с душой, если она покинет тело тут, в Америке? Здесь тоже есть ад и рай? Или душе придется лететь в Европу? Клара засмеялась. Какие глупости лезут в голову! Ципкин нежно взял ее за руку.

— А я думал, ты спишь. Через пятнадцать минут приедем.

Когда Зина ушла, дом для Азриэла опустел, словно умер кто-то из близких. Она ушла, не попрощавшись, даже не сказала, где собирается жить. Только заявила отцу: «Я не еврейка, не нужен мне ни ты, ни твоя мораль!» И хлопнула дверью, так что стекла задрожали. Азриэл не спал всю ночь. Даже к Ольге в спальню не пошел, прилег на диване в кабинете. Лежал в темноте и думал. Что он сам во всем виноват — это ясно. Так он ее воспитал: не привил ни веры в Бога, ни любви к своему народу. Но теперь-то что делать? Что из Миши вырастет в такой семье?

«Либо так, либо эдак, — рассуждал Азриэл вслух. — Если я перестал быть евреем, значит, пора креститься. Если нет, то надо и Мишу воспитывать евреем. Родители евреи, дети гои — ерунда какая-то. Медленное самоубийство, то же крещение, только без церкви. Сейчас такой контраст между родителями и детьми возможен. Но что во мне осталось еврейского, и что должно остаться у Миши? Отдать его в „хедер метукан“? [161] «Хедер метукан» («улучшенный хедер») — еврейская школа, где, кроме основ иудаизма, преподавались также светские дисциплины. Прямая дорога к ассимиляции. Выкреститься можно не только сразу, но и за несколько поколений: отец чуть-чуть, сыновья побольше, внуки полностью. Если покатился с горы, до подножья не остановишься. А что остается? Старый хедер, старое Пятикнижие с комментариями Раши, старый Талмуд с „Тойсфес“. Как я приучу его выполнять заповеди, если сам их не выполняю и даже не верю, что они от Бога? Значит, выхода нет? Значит, на мне закончился еврейский народ? Получается, мне выпало остановить еврейскую историю, длившуюся четыре тысячи лет». Азриэл усмехнулся. Вспомнил лозунг просвещенцев: «Будь евреем дома и человеком на улице!» Демагогия, хитрая попытка оправдать ассимиляцию.

Вдруг вспомнил о Палестине. Юзек неверующий, но остался евреем. Даже письма теперь пишет на древнееврейском и подписывается Ури-Йосефом. Женился на еврейской девушке, их дети пойдут в еврейскую школу. Но где гарантия? Что будет, если турки их выгонят? У других народов все завязано на государстве и армии. Пока Эльзас принадлежал Франции, эльзасцы были французами. Когда пару десятков лет пробудет немецким, станут немцами. Гои всё насаждают огнем и мечом: религию, культуру. Вот только евреям насильно ничего не привили. Евреи никогда не признавали себя проигравшими, и в этом их сила. Можно отрывать от них куски, но нельзя повредить ядро. Но на чем все это держалось? Лишь на одном — на вере в Бога. На Пятикнижии, Талмуде, мидрашах [162] Мидраши — древние устные комментарии к Торе. и «Шулхан орухе». Эти книги оказались сильнее всех армий, крестовых походов и костров инквизиции.

Может ли критика Библии разрушить то, что не смогли разрушить огонь и меч? Могут ли материализм и рационализм положить конец народу Израиля? Нет, не могут. Они лишь снова отрубят гнилые ветви, а ствол уцелеет и позже обрастет новыми ветвями. Это так же верно, как то, что сейчас ночь на дворе…

Истина? А что такое истина? Разве в бритом подбородке ее больше, чем в бороде? Разве в галстуке больше, чем в лапсердаке? «Декамерон» правдивее, чем «Шевет мусар»? [163] «Шевет мусар» («Жезл наставляющий») — сочинение раввина и проповедника Элиягу Гакоэна (1659–1729). «Страдания молодого Вертера» или стихи Гейне значительнее, чем «Месилас йешорим»? [164] «Месилас йешорим» («Путь праведных») — сочинение раввина и каббалиста Моше-Хаима Луццато (1707–1746). Их законы и этикет лучше нашего «Шулхан оруха»? Разве они не цепляются веками за всякие выдумки? Разве не дерутся на дуэли за честь шлюх? Разве каждые пару лет не начинают войн, не проливают целые реки крови за колонии, тарифы, правительства, мнимый престиж? Даже наука — разве это истина? Кто-нибудь видел, как складывалась Солнечная система? Кто-нибудь щупал руками эфир? Наблюдал, как возникают виды животных? Кто-то поднялся в небо и убедился, что нет ни Бога, ни души, ни божественного замысла? Разве их же философия не доказала, что разум ограничен и неспособен понять вещь в себе? Так о какой истине речь? Нет, истины не знает никто, ни мы, ни они.

Материализм и рационализм породили террористов и убийц, Талмуд — аскетов и праведников. Их литература учит, как увести жену у ближнего; наши книги воспитывают мужчин, которые не смотрят даже на блудниц. Их развлечения — драки, риск и распутство; наши радости — Тора и молитва. Их жены открыто увиваются за чужими мужьями; жены хасидских раввинов и праведников преданы мужьям душой и телом. Они строят казармы, крепости и боевые корабли; мы наносим себе увечья, чтобы не брать в руки оружие. Их газеты, журналы и книги призывают к погромам, войнам и революциям; из-за наших сочинений даже волос ни с чьей головы не упадет. Для них борьба — это всё: основа жизни, суть каждого народа, каждого класса, каждой реформы; у нас в идише и слова-то нет для этого понятия. Мы знаем только одну борьбу — борьбу со злым началом…