Исаак Башевис-Зингер - Поместье. Книга II

— Где Мира? Что с ней?

— Миру арестовали.

— Как? Когда? О Господи!

— Господь тут ничем не поможет. Вчера, как только мы подошли к дому, в котором сейчас с ней живем, фиктивно, разумеется, я сразу заметил целую толпу шпиков. Сопротивляться было бы самоубийством. Остался один выход: бежать. Но я мужчина, а она женщина, ее догнали. Я ничего не мог сделать, за мою голову обещана награда в пять тысяч рублей. Как ни странно, пару дней назад мы говорили, что такое может случиться. В нашем деле надо быть готовым ко всему. Мира сказала мне, где вас найти.

— Понятно…

— Вы сможете нам помочь, если захотите. Но только если очень захотите, всем сердцем.

— Что я должна сделать? Где она? Что с ней будет? О, как это ужасно!

— Да, это ужасно. Но в нашем обществе много ужасного. Остается только обуздать чувства и посмотреть правде в глаза. Во-первых, нужно сообщить ее брату. Он врач, я знаю, где он живет. Сам я не могу вступить с ним в контакт. Потом — родители. Ее отец — раввин где-то на Крохмальной, но сейчас это не важно. У Миры немалые заслуги перед нашим движением, и ей нелегко будет вырваться из их рук. Реакция свирепствует, маска законности отброшена. В России фактически правит «черная сотня». Я уверен, у Миры достаточно характера и веры в наши идеалы, чтобы никого не выдать. Но охранка пытает политических заключенных не хуже инквизиции. Конечно, можно попытаться устроить побег, но это смотря где она сидит. Если в Цитадели, то оттуда не выбраться.

— Ой, бедная…

— Оставим причитания. Победа все равно будет за нами. Нас не запугать ни виселицей, ни Сибирью, ни пытками. Мы должны отвечать поступками, а не сантиментами!

И Стефан Лама упрямо закусил губу. Нахмурив лоб, он стоял перед Соней и смотрел ей прямо в глаза. Он напоминал ей Каракозова, Желябова, Кибальчича — всех героев, о которых ей рассказывал Яцкович, когда они ходили прогуляться по дороге на Слоним к мельнице или в лес, где куневский кружок устраивал сходки.

— Я за границу уезжаю! — вдруг выпалила Соня.

— За границу? Когда? Зачем? Неужели вы так скомпрометированы, что…

— Нет. Хотя и это тоже. Раз был обыск, значит, меня ищут. Но есть и другая причина…

— Зачем им вас искать? Если вам дали уехать из вашего местечка, значит, у тамошнего начальства против вас ничего нет. Здесь же вы, насколько я знаю, нелегальной деятельностью не занимались.

— Но ведь приходили.

— Они искали Миру, а не вас. Естественно, если бы агенты застали вас дома, они бы вас забрали. Но продержали бы вас недолго. Из-за такой ерунды нет необходимости становиться политическим эмигрантом.

— Дело не только в этом. Так получилось, что уезжает мой брат. Эта женщина, пани Клара Якобова… Хотя не стоит об этом.

— Личное дело?

— Да, личное.

— Но вы с братом, если не ошибаюсь, не сиамские близнецы.

Соня улыбнулась.

— Нет, но… Мы очень привязаны друг к другу. Может, не столько он ко мне, сколько я к нему. Он пошел на компромисс и, как говорится, утратил свое «я». Абсолютно. Он хороший, добрый, но слабохарактерный. Когда-то он верил в человечество, но теперь это в прошлом. Его жена — эгоистка, ужасная эгоистка. Из него сделали бухгалтера и вообще непонятно что. А эта Клара (ой, я слишком громко говорю!) совсем заморочила ему голову. Она была замужем. Брат Миры, врач, — зять ее мужа. Но что же я все болтаю!

— Куда ваш брат собирается?

— Они еще не решили. Может, в Париж. Я об этом только сегодня узнала. И, как говорится, сделала хорошую мину при плохой игре. Уговаривают меня с ними поехать. А потом хотят в Америку перебраться.

— В Америку?

— Но я сказала «нет». Надо еще с родителями проститься. Они говорят, ехать в Кунев — большой риск. Может, они и правы, раз меня ищут здесь, могут и туда сообщить. Я сделала не так уж много, но и не мало. Был у меня один близкий друг, Яцкович его фамилия, преподавал там в училище. Его арестовали. Я хранила его письма, и, конечно, вчера их нашли.

— А как его имя?

— Яцковича? Давид.

— Когда его арестовали?

— Месяца два тому назад. Нет, уже три.

— И в чем его обвинили?

— Он был руководителем нашего кружка. Еще у него литературу нашли. Он замечательный человек, необыкновенный. Из Вильно к нам приехал. Когда его арестовали, мне в Куневе совсем тошно стало.

— Что ж, ясно. Но это еще не причина бежать в Америку. Народ борется с угнетателями здесь, а не там. Не много чести отсиживаться в Швейцарии или Париже, оставив рабочий класс истекать кровью в руках палачей. Истинный борец — всегда в первом ряду, а не где-нибудь в резерве и уж тем более не на довольстве у врага.

— Да, это так, но я, как говорится, осталась без средств. Позже, когда каникулы кончатся, буду давать уроки, нашла одно место, но это еще не точно. А сейчас — брат уезжает, да еще этот обыск… В общем, придется сесть на хлеб и воду.

И Соня густо покраснела. Стефан Лама изучающе ее оглядел.

— Вы не одна такая, товарищ Соня. На хлебе и воде сидит весь человеческий род, кроме кучки чиновников, сатрапов и помещиков. Знаете, сколько платят рабочему, который трудится на фабрике по четырнадцать часов в сутки? От трех до пяти рублей в неделю. А ведь рабочий должен кормить семью. В Лодзи, у ткачей, совсем плохо. Многих просто вышвырнули на улицу умирать с голоду. Положение крестьян еще хуже. В деревнях открыли школы, но учеников собирают, только когда приезжает инспектор. Девяносто девять процентов крестьян до сих пор неграмотны. За что, по-вашему, такие люди, как Бордовский и Куницкий, отдали жизнь? Пойти на виселицу — это не каприз.

— Да, да, я знаю.

— Режим душит всех. Так называемые привилегии, которые Александр Второй дал народу, уже отобраны его сыном и Толстыми, Победоносцевыми, Игнатьевыми. Кто призывает к погромам? Опять же эти кровавые тираны. Они хотят обратить против евреев гнев народных масс. Польская буржуазия ничем не лучше. Кто поддерживает в Польше антисемитские издания? Не пролетариат, но шляхта, богатые торговцы, домовладельцы, царские лакеи. Разве вы не согласны, товарищ Соня, что кто-то должен им противостоять?

— Да, должен. Безусловно.

— И кто же? Старые, больные, умирающие от голода? Или трусливые, суеверные фанатики, поклоняющиеся кресту?

— Вы правы.

— Вы знаете, что, когда вынесли приговор Варинскому, судья Стрельников сказал: «Вы посеяли семена, и всходы не вырвать даже зубами»? Да, так сказал царский судья, хоть охранка и хвалится, что нанесла революции смертельный удар…

Побеседовав с Соней еще полчаса, Стефан Лама собрался уходить. Она проводила его до дверей. Он попрощался с Соней за руку, задержал ее ладонь в сильных, костлявых пальцах и не спеша спустился по лестнице. Тут же в коридоре показался Ципкин.