Исаак Башевис-Зингер - Поместье. Книга II

Живя в одиночестве, Калман почти забывал, что был женат на Кларе, но летом, когда Саша приезжал в Ямполь к отцу и деду, волей-неволей приходилось об этом вспомнить. Сын всегда являлся неожиданно, без предупреждения. За год он так сильно изменялся, что Калман с трудом его узнавал. И в этот раз к Калману ввалился крепкий парень, ничуть не похожий на еврея. На нем была куртка с золотыми пуговицами, фуражка с кокардой, рейтузы и высокие, почти до колен, сапоги. Он был не очень высок, но коренаст и широкоплеч. Из-под блестящего козырька на лоб падал густой черный чуб, цыганские глаза весело сверкали, на щеках виднелись следы бритвы. Калман остолбенел.

— Папа, это же я, Саша, Сендерл! — пробасил парень на ломаном еврейском.

— На чем приехал?

— На поезде. И Фелюша со мной.

Калман сделал вид, что не расслышал последних слов.

— Ну, как поживаешь? Как мама? — Калман тут же пожалел, что спросил о Кларе.

— Да все хорошо. Довожу учителей до бешенства, мама кричит.

— Что кричит?

— Что учусь плохо, отметки так себе. Хочет, чтобы я только пятерки с плюсом получал. Но это не для меня, мне другое больше нравится.

— И что тебе нравится?

— Много чего. В Висле купаться, гимнастикой заниматься. Напротив нашей гимназии другая есть, женская, так мы над девчонками подшучиваем, устраиваем всякие розыгрыши. А вот, смотри, лапсердак у меня. — Саша вдруг полез к себе под рубаху. — И филиктерии с собой взял. Я же еврей!

— Ну, слава Богу.

— Папа, а та серая кобыла у тебя осталась?

— Меламед к тебе приходит?

Саша задумался.

— Тот, с козлиной бородкой, ушел. Должен был учитель древнееврейского прийти, но из-за экзаменов у меня времени не было. После каникул опять начну. У меня и Пятикнижие есть, и молитвенник.

— Ладно, можешь брать кобылу. Но Пятикнижием сам буду с тобой заниматься. А сейчас молитву прочитаем.

— Я филиктерии у деда оставил.

— Я дам тебе филактерии.

Молиться у Саши не было ни малейшей охоты. Он нетерпеливо притопывал ногой, как резвая господская лошадка, то смеялся, то снова становился серьезен. В окно влетела бабочка, и Саша поймал ее в кулак. Ему хотелось всего сразу: прокатиться верхом, искупаться, поесть. Он пришел из Ямполя пешком. Калман принес молитвенник и филактерии. Оказалось, Саша совершенно забыл, как их надевать. Калман обмотал ремешком его мускулистую руку, показал пальцем, откуда начинать читать молитву. На кухне служанка готовила для Саши обед, а он расхаживал по синагоге, поскрипывая сапогами. Остановился на месте, только когда начал «Шмойне эсре», но бить себя кулаком по сердцу не стал и не склонился, когда читал «Мойдим» [65] «Благодарим <���мы Тебя>» — часть молитвы. . Калман рассердился, ему стало стыдно: его сын растет гоем. И все-таки Калман понимал, что любит его. Саша был очень похож на мать, но было в нем и неуловимое сходство с дедом Ури-Йосефом, царство ему небесное. «Разве он виноват? — подумал Калман. — Он как ребенок, похищенный язычниками». Вдруг, не закончив молитвы и не сняв филактерий, Саша подошел к отцу, положил руки ему на плечи и поцеловал в лоб. Калману стало неприятно: точно так же делала Клара, вдруг ни с того ни с сего лезла целоваться.

— Папа, я тебя люблю.

— Ты, главное, всегда оставайся евреем.

— А кто я, по-твоему, христианин, что ли? К нам в гимназию ксендз приходит, так все еврейские ученики выходят из класса. Нас жидами называют, а мы — кулаком в зубы. Я горжусь, что я еврей.

— Гордишься? Как это?

— Ну, так. Мы этих антисемитов в гробу видали. Можем и по морде дать, если что. Учителя все время ищут, к чему бы придраться. Если бы могли, они бы нас с костями съели. Но я их не боюсь. Мне как-то кол влепили, это отметка такая, а я только рассмеялся.

— Лучше еврею быть с евреями.

— А как я могу быть с евреями? Еврейских гимназий нет. Одни гои кругом. Вот я хочу инженером стать, и где мне учиться? Почему у евреев нет своей страны? Почему они не живут в Палестине?

— В Стране Израиля? Потому что они согрешили, и Бог их оттуда изгнал.

— Христиане тоже грешат, но у них все есть.

— Евреи — дети Господа, а со своим ребенком отец всегда строг.

— Они говорят, что Бога нет.

Калман вздрогнул.

— Кто так говорит? Ладно, снимай-ка филактерии. Они Богом заповеданы, вот тебе и знак, что Он есть. А ты какие-то глупости повторяешь.

Калман помог Саше снять филактерии, на кухне зачерпнул кружку воды из бочонка, чтобы сын омыл руки. Потом сидел за столом и ждал, пока сын поест и благословит. А Саша глотал испеченные на масле оладьи и запивал их молоком, посматривая через окно на замок. В прошлом году он познакомился с офицерами, их женами и дочерями. Офицеры давали ему покататься на своих лошадях и учили стрелять. За год Саша повзрослел, теперь он выглядел, как мужчина.

После еды отец с сыном пошли на конюшню. Серая кобыла, хоть и постарела, была еще вполне годна для верховой езды. Седло куда-то запропастилось, и пришлось его искать. Тем временем Саша решил искупаться. Видно, мать совсем не привила ему чувства стыда. Он начал раздеваться, ничуть не стесняясь отца. Калман отвернулся. Он подумал, что Саша ведет себя, как Хам, младший сын Ноя. Что за поколение? Как такой Саша мог выйти из его чресл? Мало того что Калману стыдно за сына, Саша еще напоминал ему Клару. Ее лицо, ее глаза, даже голос немного похож.

В тот вечер у Калмана не было работы, хотя шла жатва. Он сидел в своей синагоге и изучал Мишну. Сначала Саша навещал его через день, но прошла почти неделя, а он не появлялся. Погода стояла ясная и тихая, через открытые окна влетали мотыльки. На пожелтевшей странице лежало пятно солнечного света. Калман изучал трактат «Йоймо».

— За семь дней до Йом-Кипура [66] Йом-Кипур (Судный день) — день поста, покаяния, искупления грехов. Выпадает на десятый день после Рошешоно, еврейского Нового года. , — негромко читал он вслух, — отделяют первосвященника от его дома и подготавливают другого священника… Рабби Иегуда говорит: «Также для него подготавливают другую жену, если эта умрет…» Ему отвечают: «Если так, это длилось бы бесконечно…»

Калман разбирал комментарии, теребя бороду. В воображении возник Храм: Святая Святых, ковчег, херувимы — все из чистого золота. Только раз в году сюда заходит первосвященник, облаченный для службы, с жаровней для воскурений. Вот священники разводят огонь на жертвеннике. А вот храмовый двор, куда может зайти любой еврей. Народу столько, что яблоку негде упасть. Но когда первосвященник произносит Имя Божье, все опускаются на колени и склоняются до земли. Калмана охватила тоска по временам, когда евреи жили в своей стране, три раза в год собирались в Иерусалиме, владели полями, лесами, садами и виноградниками. Царь правил народом, и пророки ходили из города в город. Конечно, тогда тоже грешили, думал Калман. Иеровоам установил двух золотых тельцов, и евреи им поклонялись. Как такое могло быть? Непонятно… Калман услышал шаги за перегородкой. Это не служанка Бейла шаркала ногами. Совсем другие шаги, давно забытые, но все же он сразу их узнал. Дверь распахнулась, и Калман застыл на месте. На пороге стояла дама в длинном, широком платье, белой блузке и широкополой соломенной шляпе, украшенной искусственными цветами, листьями и плодами. В нос ударил запах духов. Калман побледнел. Это была Клара, его бывшая жена. Калман чуть не потерял дар речи.