Исаак Башевис-Зингер - Поместье. Книга II

Однако все-таки надо несколько часов поспать, если он хочет встать вовремя. Азриэл закрыл глаза. Бром он принимать не стал, до этого он не опустится. Лежал неподвижно и прислушивался к неразберихе в собственной голове. Мысли оседали вниз, как не растворившиеся комочки препарата в плохо взболтанном пузырьке с лекарством. Сексуальные фантазии наталкивались на беспокойство о Юзеке. Кружились слова, сами по себе, без связи, без смысла. Вспыхивали разноцветные пятна: красные, зеленые, синие, фиолетовые; становились то ярче, то темнее, меняли форму, превращаясь то в квадраты, то в ромбы, то в трапеции; сливались друг с другом и разрывались на части. И, как ни странно, в этом хаосе, кажется, была какая-то гармония, какая-то закономерность. Может, тут действовала та же сила, что выстраивает кристаллы и рисует на стеклах морозные кусты и деревья. Но как это все работает?.. Азриэлу снился сон: он опять был мальчишкой. К отцу пришел мясник, принес легкое. Они надували его, осматривали, хлопали по нему ладонью, искали изъян. Кто-то оторвал струп, «вора», как его называют мясники. И вот отец говорит:

— Трефная!

И Азриэл понимает во сне, что происходит какая-то ошибка: струп отрывают, только если скотина кошерная.

Письмо Сони родителям:

Дорогие папочка и мамочка!

Простите, что пишу не по-еврейски. Попыталась, но совсем забыла правописание. Даже не все буквы помню. Но, в конце концов, вы же знаете польский. Уже пять дней, как я в Нью-Йорке. Мы простились два месяца назад, а мне кажется, что это было давным-давно! Иногда я вообще сомневаюсь, что у меня когда-то был дом. Кажется, что я переезжаю с места на место с тех пор как стала взрослой. Сначала Берлин, потом Париж, потом Шербур, а дальше — пароходом в Америку. Тринадцать дней пути. Мы даже в шторм попали, и верующие пассажиры во весь голос читали «Шма Исроэл», хотя никакая опасность нам не угрожала. Вы же знаете, как пугливы наши евреи, особенно женщины. Почти все страдали морской болезнью. Я сама три дня пролежала пластом, и, простите, меня ужасно рвало, просто наизнанку выворачивало. За все это время съела лишь несколько сухариков. Александр, слава Богу, качку переносил хорошо, но он уже давно впал в меланхолию. Только вы не волнуйтесь, у него это скоро пройдет. Если бы я ехала одна, я бы по дороге умерла со скуки, но он такой хороший брат, заботится обо мне. Условия на пароходе были так себе. Мы ехали на средней палубе, спали не на кроватях, а на чем-то наподобие нар, как в солдатской казарме, он — с мужчинами, а я — с женщинами. Страшно вспомнить, какая там была грязь, а о дурных манерах пассажиров я вообще не говорю. Это был какой-то кошмар. Куда приятнее вспоминать красоту океана. Над волнами парили летучие рыбы, из воды выпрыгивали дельфины. Не передать, насколько Атлантический океан прекрасен, особенно на закате. Один раз, после дождя, мы видели радугу от края до края горизонта, смотрели и не могли налюбоваться. Я, бывало, полдня или полночи простаивала у борта. До чего же велик океан! До чего же огромен! Даже трудно представить, что в мире есть что-то такое большое. Однажды мы увидели вдали силуэт корабля. У одного из пассажиров оказалась подзорная труба, и мы смотрели по очереди. С нами ехала компания молодых людей, и они просто так, в шутку, положили в бутылку письмо, запечатали ее и бросили за борт. Мне пришла в голову странная мысль, что человек, упав в воду, почти сразу тонет, а такая бутылка может проплыть тысячи миль и прибиться к берегу. Я в эту бутылку тоже вложила привет вам, мои родные… Еще с нами ехали группы из Одессы и Киева, бывшие студенты, интеллигенты и рабочие. Некоторые из них называли себя «Ам о лам» [103] Еврейское общество, основанное в России после погромов 1881 г. Целью общества было создание сельскохозяйственных коммун в Америке. , то есть «Народ мира». Они хотят основать в Америке колонии, жить в них сообща и всем друг с другом делиться. Другие были их противники. Они каждую ночь вели дискуссии и так кричали, что я глаз сомкнуть не могла. Еда тоже была не слишком хорошая. Многим вообще ничего не доставалось, кроме нечищеной картошки с селедкой. У каждого свои мысли, свои идеалы, все спорили друг с другом, будто были у себя дома, а не плыли над океанской бездной. Александр не захотел участвовать в этих дебатах, из-за чего его невзлюбили, но я его никому в обиду не дала. Так мы и добрались до Нью-Йорка. Проплыли мимо островка со статуей Свободы. Увидели ее еще издали, и все закричали «Ура!». Из порта нас выпустили быстро, иммигранты должны только показать, что у них есть пять долларов или десять рублей на человека.

Даже не могу описать, как сильно Нью-Йорк отличается от других городов! В Берлине и Париже тоже немало удивительного, но Берлин и Париж хоть чуть-чуть похожи на Киев или Варшаву, а в Нью-Йорке все совсем иначе. Он далеко не так красив, как Париж! Даже, можно сказать, вовсе не красив. Большинство домов не оштукатурено, повсюду голый кирпич. Дворов здесь нет, дети играют прямо на улице. Я учила в гимназии французский, а по-английски не понимаю ни слова. На пароходе все разговаривали по-русски. Мне дали самоучитель, но у американцев очень странный выговор, как будто у них рты устроены не так, как у всех людей. Бог знает, выучу ли я когда-нибудь этот язык. Мы поселились в еврейском квартале. Александру Америка сразу не понравилась, вы же знаете, как быстро он загорается и остывает. Мы быстро нашли комнату у одной вдовы, в оплату также входит обед. Еврейский язык здесь не такой, как у нас, в нем очень много английских слов. Хозяйка называется «миссис», квартирант — «бордер». Жара здесь просто непереносимая, продукты надо хранить на льду. Люди ходят по улицам полуголые, спят на крышах. Крыши здесь не наклонные, а плоские, как на Востоке. Мне иногда кажется, что я попала куда-то в Персию или Палестину. Здесь много немцев и евреев из Германии, которые говорят по-немецки, и мы кое-как друг друга понимаем. Американцы — очень приветливый, дружелюбный народ, когда спрашиваешь дорогу, берут под руку и провожают. Еврейские колонии отсюда очень далеко, несколько суток на поезде. Говорят, там совсем дикие места, только индейцы живут. Кстати, в Нью-Йорке много негров, они совершенно черные, и китайцев, но кос они тут не носят. Попадаются испанцы, итальянцы, много поляков. Те, кто недавно приехал, отправляются на угольные шахты. В городе много железных мостов, по которым ходят поезда. Есть тут и трамваи, они очень смешные, билет надо опускать в стеклянную коробку. Из одной части города в другую надо добираться паромом. Приезжих тут называют зелеными. Да, я, ваша дочь, здесь зеленая, все так говорят.

Родные мои, вы о нас не беспокойтесь, хотя здесь все далеко не так прекрасно, как расписывал агент. Работу найти очень трудно. По так называемому Свиному рынку ходят безработные и ждут, что кто-нибудь их наймет. У одного в руках пила, у другого рукоятка от швейной машины или еще какой-нибудь инструмент, чтобы сразу было видно, у кого какая профессия. Хозяева и агенты приходят и выбирают. Очень похоже на невольничий рынок. И все-таки грязного, плохо одетого или босого тут встретишь редко. Даже самые бедные люди едят белый хлеб и открыто говорят, что думают. Тут и мужчины, и женщины смело высказывают все, что в голову приходит. Иногда не могу удержаться от смеха, такое тут все забавное. Здесь не стыдятся никакой работы. Я собираюсь устроиться в мастерскую, по-местному «шап». Александр тоже обязательно что-нибудь найдет, хотя и говорит, что хочет поселиться в колонии или вернуться в Европу. Видно, как ему тяжело. Конечно, он поступил глупо, но нельзя же за это так себя казнить! А эта Сабина мне никогда не нравилась, она всегда вела себя не по-родственному. Вот только ребенка жалко.