Исаак Башевис-Зингер - Поместье. Книга II

У доктора Завадского дел было по горло. Он принимал пациентов на дому, работал в двух больницах, ездил в карете с визитами. Кроме того, он участвовал в издании медицинской энциклопедии, писал книгу и состоял в разных обществах. Торшер в его кабинете горел до двух часов ночи. Марьяну Завадскому собирались дать должность профессора в Варшавском университете, но он сам все испортил, открыто высказывая либеральные взгляды. И все же его высоко ценили. Несколько раз его вызывали в замок генерал-губернатора. Вся польская аристократия хотела видеть Завадского своим семейным врачом. Он играл в шахматы с железнодорожным магнатом Валленбергом. Для сына сапожника Марьян Завадский сделал потрясающую карьеру. Фелиция рано постарела, увяла и давно охладела, но Марьян Завадский все равно очень любил жену. Она была заботлива и нежна с ним, как мать, повышала его престиж, была отличной хозяйкой. Приемные дети доставляли ему не меньше радости, чем родные, а может, и больше. У него не было с ними никаких забот…

Однажды ночью, когда доктор Завадский писал работу о сердечной патологии, в коридоре раздались шаги. Кто-то постучался в кабинет. Это была Ванда в халате поверх ночной рубашки и домашних туфлях.

— Чего не спишь? — удивленно посмотрел на нее доктор Завадский.

— Папа, я заболела.

— Что у тебя болит?

— Сердце.

— С чего ты взяла, что это именно сердце? Потому что в доме врача живешь?

— Бьется.

— Оно и должно биться. Подойди сюда.

Он приставил к ее груди стетоскоп.

— Здорова, как корова. Иди спать!

Ванда ходила в выпускной класс. Она должна была окончить гимназию еще в прошлом году, но вдруг стала получать плохие отметки, двойки и даже единицы. Она поздно начала учиться, одноклассницы называли ее Маткой: Ванда как-то обмолвилась, что хочет выйти замуж и родить двенадцать детей. Учителя часто подшучивали над панной Вандой, самой старшей в классе, взрослой девушкой с высокой грудью и полными бедрами. Слишком хорошей ученицей эта крестьянская дочь не была никогда, а тут у нее совсем пропала охота заниматься. Фелиция начала говорить, что надо нанять ей репетитора. Однажды вечером доктор Завадский позвал Ванду к себе в кабинет, чтобы проверить, как она знает тригонометрию. Оказалось, девушка не понимает разницы между синусом и косинусом. Доктор Завадский достал из стола лист бумаги и карандаш и велел Ванде принести циркуль и транспортир. Марьян чертил на бумаге графики, злился на приемную дочь и ругал на чем свет стоит российскую систему образования. В Западной Европе педагоги ищут новые методы, стараются облегчить процесс обучения, внести в него больше жизни, больше практики. А тут будто и не слышали, что был такой Песталоцци. Марьян Завадский объяснял Ванде, как все просто: вот синус, вот косинус, вот тангенс, вот котангенс. Это же не какая-то абракадабра, любой ребенок и то поймет.

Он кричал на нее, а у нее лицо шло багровыми пятнами. Она еле сдерживалась, чтобы не расплакаться. «Что, если сказать ему правду? Он может мне помочь», — думала Ванда. Он был ниже ее на голову, но у этого маленького человечка с морщинистым лбом и седыми растрепанными волосами вокруг лысины было все: деньги, положение, знания, ум и при этом честность и доброе имя. А она, Ванда, глупа и вдобавок грешна, нечиста. Она потеряла невинность. Отдалась тому, кто убил ее отца. Уже третий месяц, как у нее нет кровотечений. Она предала всех: Господа милосердного, и покойного отца, и добрых господ, которые взяли ее к себе в дом, и Маришу с Владзей. Остался единственный выход — смерть. «Нет, не могу ему сказать. Лучше умереть!» — решила Ванда. Дрожащими руками она собрала со стола листы бумаги и чертежные принадлежности и пошла к себе в комнату. Ноги стали как деревянные, на пороге она чуть не упала. «А вдруг он заметил? А что, если он догадается? — спрашивала она себя. — Господи, пошли мне смерть, избавь меня от позора!» Она вошла в комнату и бросилась на кровать. «Что он со мной сделал, что он сделал! Лучше бы к отцу на тот свет отправил! Я заслужила наказание! Смерть — это еще мало. Кожу надо с меня содрать и уксусом полить… Даже на исповеди не призналась. Все осквернила, церковь, святую общину. Проклятая я, пропащая!..» Панна Ванда купила в аптеке пузырек йода, но хватит ли, чтобы отравиться? Может, лучше повеситься? Или пойти на чердак, где она согрешила, и выброситься из окна? Нет, зачем пачкать мостовую мозгами и кровью? Завадским придется покупать гроб, оплачивать похороны. Лучше всего утопиться в Висле. Тело съедят рыбы, а душа отправится в ад…

Панна Ванда тихо всхлипывала. Она подложила под щеку полотенце, чтобы не замочить подушку слезами. Да, пока Висла не замерзла, она должна это сделать! Оставить записку, чтобы Завадские знали, из-за кого она пошла на такое? А как же ее настоящая семья? У нее есть мать, сестры, братья. Они так гордятся, что она учится, что живет у благородных людей. А он? Где он сейчас? Думает ли о ней хоть изредка? Раскаивается ли? Нет, у таких, как он, нет совести. Они гордятся своими победами. Говорят красивые слова, чтобы заманить в сети невинную душу. Лежа с ней, он болтал о ее отце, которого сам убил. Это он издевался над ней… Поверить невозможно, что бывает на свете такая подлость. А как поверить, что она, Ванда, способна так низко пасть? Отдаться убийце, слушать его дьявольские речи, пока он осквернял ее тело. Она целовала губы, которые проклинали Бога и человека, насмехались над смертью и всем святым. Есть ли на свете большая мразь, чем она, Ванда? Какое наказание она заслужила? Сам Люцифер не смог бы выдумать чего-нибудь хуже. Этот Люциан — дьявол, а не человек…

Ванда закусила кулак, чтобы в других комнатах не услышали ее плача. Понемногу слезы иссякли. Тихо, неподвижно лежала она в темноте. Стала вспоминать подробности: как он целовал ее в коридоре, шептал комплименты, нежно покусывая за мочку уха, как рассказывал про восстание, про апашей в Париже, про Стахову, Касю, Бобровскую и Маришу — крещеную еврейку, которая умерла в Отвоцке. Ловко же он вскружил Ванде голову! Медленно, будто невзначай, разжег в ней огонь греха. Золотые горы обещал, говорил, увезет ее в Калифорнию или на Корсику. Они уедут на пароходе за море, начнут новую жизнь, нарожают детей. Где ж ее мозги были? Разве она не видела, что он врет? Как могла поверить его обещаниям? Что ж она, не понимала, что может забеременеть? Он опьянил ее, околдовал, подчинил своей воле. Она совсем перестала соображать. День и ночь только и думала, как бы побыть с ним лишнюю минутку. На какие только хитрости ради этого не пускалась! Такое придумывала, словно была прирожденной мошенницей и лгуньей. Теперь она сама не понимала, как у нее хватало смелости. В доме, внизу, принимают гостей, а они лежат наверху, на чердаке. Один раз чуть не забыли дверь закрыть. Совсем стыд потеряла, как последняя шлюха. А кто ж она? Шлюха и есть, даже хуже… Ну а потом? Потом, когда она сказала ему, что беременна, он сбежал, не попрощавшись. Сейчас, наверно, шляется где-нибудь с дружками Войцеха Кулака… С такими же, как он сам… Хотя кто знает? Может, к этой швее вернулся, к Бобровской. Или к Касе.