Исаак Башевис-Зингер - Поместье. Книга II

— Дочь, тебе великое счастье выпало, — ответил Калман.

— Отец, он совсем от меня отдалился.

Ципеле всхлипнула и вытерла батистовым платком глаза. Калман и сам еле сдержал слезы.

— Даст Бог, через сто лет будешь сидеть с ним рядом в раю.

— Но я хочу быть с ним здесь!

И Ципеле разрыдалась.

Многое произошло за последние годы. Калман оставил поместье и переехал из Ямполя в Варшаву. Реб Менахема-Менда, отца Азриэла, уже не было в живых. Ему удалили катаракту, а через пару недель после операции он скончался. Тирца-Перл уехала в Палестину. Писала оттуда, что молится у Западной стены, в «Хурве» рабби Иегуды Хасида [131] Иегуда Хасид (1660–1700) — проповедник, организовавший первое массовое переселение ашкеназских (польских, чешских и немецких) евреев в Палестину. Его последователи построили в Иерусалиме синагогу, вскоре разрушенную турецкими властями. В середине XIX в. на ее месте была построена другая синагога, получившая название «Хурва» («Руины»). Уничтожена арабами в 1948 г., восстановлена в 2010 г. и на могилах праведников. Тирца-Перл встретила в Палестине своего внука Ури-Йосефа, он стал, Боже упаси, земледельцем или колонистом, как их тут называют. В благодарность за то, что Калман помог Тирце-Перл с отъездом, она прислала ему подарок — мешочек святой палестинской земли. Калман поселился в доме реб Менахема-Мендла на Крохмальной. Тут все осталось по-старому: стол, за которым раввин изучал Тору, скамьи, ковчег со свитком, книги. Калмана осаждали сваты, но он больше не хотел жениться. Его борода и длинные пейсы совсем побелели. Зубы выпали один за другим, но что такое зубы? Враги, причиняющие боль. Теперь Калман постоянно носил очки и ходил с палкой, но силы, слава Богу, пока его не покинули. На буднях он ел овсяную кашу с хлебом, в пятницу готовил чолнт и относил в пекарню по соседству, чтобы там еду сохранили до субботы в печи. На субботу Калман приглашал гостей. Братство, ухаживающее за больными, по-прежнему молилось в доме реб Менахема-Мендла, и Калман стал у братства кем-то вроде старосты. Пару раз в неделю он и сам дежурил у чьей-нибудь постели. Дети и внуки прекрасно обходились и без него, а больные нуждались в его помощи. В какой-то книге Калман прочитал, что человек принадлежит тем, кому нужен он, а не тем, кто нужен ему. Конечно, нелегко было не спать ночей, выносить горшки, слушать стоны, вздохи и жалобы, но хвала Всевышнему, что Калман может выполнять заповедь, которая вознаграждается и на этом свете, и на том.

Но если зять, маршиновский ребе, нездоров, а дочь зовет приехать, надо бросать все дела и отправляться в Маршинов. Если ухаживать за простым человеком, когда он болеет, важнейшая заповедь, то как не навестить больного праведника? С другой стороны, на простого человека можно и прикрикнуть, если он не выполняет предписаний врача, можно даже силой заставить его принять лекарство. А с великим праведником что делать? Калман загодя решил, что попытается убедить зятя, напомнит, что надо беречь здоровье, но, едва он вошел к ребе и увидел его лик, у Калмана язык прилип к гортани. Калман стоял не перед мужем Ципеле, а перед святым. Снаружи доносится будничный шум, но у реб Йойхенена каждый день — Йом-Кипур. Горели свечи, за окном светило солнце, Дух Божий покоился на золотистых обоях, на лице реб Йойхенена, его расшитом талесе и каждой нити цицес. Явственно чувствовались взмахи ангельских крыльев, словно в комнату спустилось все небесное воинство. Даже муха, сидевшая на стене, залетела сюда неспроста. Разве такому, как Калман, позволено тут заговорить? Колени подогнулись от страха. Реб Йойхенен встал, подошел к Калману и с любовью в голосе сказал:

— Здравствуйте, тесть. Как поживаете?

И подал руку, горячую, как огонь.

Хасиды рассказывали о чудесах реб Йойхенена, а образованные не переставали удивляться Цудеклу. Все, кто его знал, клялись, что у него просто необыкновенные способности, поверить невозможно, пока сам не увидишь. Когда ему захотелось выучить французский, он три раза прочитал французско-польский словарь и запомнил каждое слово. Потом прочитал грамматику и сразу запомнил все правила и исключения. Таким же способом он учил греческий, латынь и даже английский и итальянский. Аттестат он получил меньше чем за год. Цудекл записался на математический факультет Варшавского университета, но ему там и учиться было нечему. Другие студенты были по сравнению с ним как дети малые. Профессора приглашали Цудекла в гости и обсуждали с ним сложнейшие задачи, как с равным. В доме профессора Дикштейна, известного ассимилятора, Цудекл вообще стал своим. Он пока не начал есть трефного, но в помещении снимал шляпу и позволял себе выпить в гостях чаю или кофе. Кроме математики, Цудекл занимался физикой, химией, биологией, философией. Да проще сказать, чем не занимался. Когда Цудекл впервые пришел к дяде, доктору Азриэлу Бабаду, тот был поражен, насколько хорошо молодой человек разбирается в анатомии и физиологии. Профессора предупреждали Цудекла, чтобы он сильно не разбрасывался, но он только смеялся. Знать надо всё. В мозгу места достаточно. Наоборот, чем больше знаешь, тем свободнее мыслишь.

Отступничество Цудекла потрясло всю Варшаву. Пол-Польши только об этом и говорило. Реб Ешайя Вальден советовал дочери развестись с безбожником, но Ханеле и слышать не хотела. Ее дед, реб Исруэл, к тому времени уже умер. Цудекл одевался по моде, а Ханеле сняла парик. Ешайя Вальден должен был еще пять лет содержать зятя, но Цудекл с женой сняли жилье в Старом городе. Община ассимиляторов выделила Цудеклу субсидию, он давал уроки в богатой семье. Ханеле, любимица родителей, втайне от отца просила у матери деньги. Но деньги Цудекла мало беспокоили. Его интересовали только книги, он с ними ложился и с ними вставал. Пока евреи поколение за поколением протирали штаны в синагоге, рассуждая о яйце, снесенном курицей в праздник, другие народы породили Архимеда и Эвклида, Коперника и Галилея, Лейбница и Ньютона, Паскаля и Эйлера, Ламарка и Дарвина. Одни раскачивались над Талмудом, а другие строили железные дороги и пароходы, создавали телеграф и телефон, микроскоп и спектроскоп, укрощали силы природы. Каждый день Цудекл узнавал что-нибудь новое: о таблице Менделеева, геометрии Лобачевского, исследованиях Фарадея, Максвелла, Гельмгольца и Герца. Ум, годами боровшийся с хитрыми вопросами Талмуда, наткнулся на золотую жилу науки, погрузился в неисчерпаемое море знаний. В Польше было мало научных изданий, но Цудекл покупал у «Гебетнера и Вольфа» новейшие немецкие книги и журналы, где рассказывалось о последних открытиях и экспериментах. Читая, Цудекл переворачивал страницы с неимоверной скоростью. Кто это видел, не могли поверить, что он вообще успевает читать. Но потом, когда его спрашивали, становилось ясно, что он все усвоил, ничего не пропустил…