Исаак Башевис-Зингер - Поместье. Книга II

Куда все-таки ведут эти силы? Какова их цель? Цудекл любил заглянуть вечером к дяде Азриэлу на Маршалковскую, порассуждать с ним, откуда что берется. Цудекл и Азриэл понимали друг друга с полуслова, ведь оба черпали знания из одного источника. Говорили о Спинозе, Канте и Гегеле, о «Шайгес арье» [132] «Шайгес арье» («Львиный рык») — сочинение рабби Арье-Лейба Гинцбурга (1695–1785). , «Нойдо бигудо» и «Циюн ленефеш хая» [133] «Нойдо бигудо» («Известный в Иудее»), «Циюн ленефеш хая» («Указатель для души живой») — сочинения рабби Ехезкела Ланды (1713–1793). . У Цудекла сохранились хасидские привычки. Он бурно жестикулировал, хватался за подбородок, хотя бородку давно сбрил, морщил лоб, кусал ногти. Рассуждая о «я» и «не-я» Фихте или слепой воле Шопенгауэра, Цудекл мог запросто опрокинуть стакан чая на клетчатую скатерть Ольги. Ольга не скрывала, что этот юный гений ей не нравится. Ей неприятно было слышать у себя в доме картавый жаргон и наблюдать местечковые манеры. Даже когда Цудекл пытался быть галантным и целовал ей руку, его нос упирался ей в запястье. Ольга говорила, что так цицес целуют, а не ручки дамам. Кроме того, после визитов Цудекла Азриэл (Азя, как она его называла) надолго оставался грустным и растерянным. Но как Ольга ни пыталась избавиться от этого гостя, у нее ничего не получалось, Азриэл приглашал его снова и снова. Причем Цудекл нравился не только Азриэлу, но и тем, кто посещал Ольгин салон. Им было любопытно. Они задавали Цудеклу математические задачи, и он решал их как орешки щелкал. За полминуты он перемножал в уме два восьмизначных числа, легко находил квадратные и кубические корни. Собравшиеся каждый раз спрашивали Цудекла, как он это делает. Как он так быстро находит ответ: видит его или вычисляет? Было о чем поговорить и поспорить. Благодаря Цудеклу вечера становились гораздо интереснее. Кроме математики, часто говорили о гипнотизме.

Когда-то Азриэл отвергал гипнотизм. Сеансы, которые он наблюдал в больнице, его не убедили. Азриэл видел, что гипноз действует лишь недолгое время. Он пытался лечить гипнозом Шайндл, когда она еще жила дома, но результат был отрицательный. Сама идея внушать другому человеку свои мысли казалась Азриэлу иррациональной, чем-то вроде колдовства на современный лад. Если можно повлиять словом или взглядом, значит, столь же реальны сглаз, порча, проклятие или заклинание. Азриэл не видел большой разницы между месмеризмом и спиритизмом. Оккультизм гораздо ближе к древним суевериям, чем к науке. Азриэл даже считал, что душевные болезни, в том числе и так называемые функциональные, имеют органическую природу, зависят от строения мозга и протекающих в нем химических процессов. Разве слова и взгляд могут изменить связи между клетками? Чем больше Азриэл сомневался, тем больше читал о гипнотизме. Центром изучения оставалась Франция, Париж и Нанси, но исследования велись по всей Европе. Понемногу Азриэл стал убеждаться, что в этом что-то есть. Все-таки Бернхейм, Либоль, Шарко, молодой Жане — ученые, а не шарлатаны, и демонстрации Фельдмана — это не фокусы. Гипнозом действительно можно погрузить в сон. Азриэл видел, как загипнотизированные дрожали от внушенного холода и потели от внушенной жары, реагировали на галлюцинации. О мошенничестве не могло быть и речи.

Вскоре Азриэл и сам овладел гипнозом. Он научился снимать Ольге головную боль, даже по телефону. Ольга много лет страдала бессонницей, и теперь Азриэл иногда гипнотизировал ее, чтобы она уснула. Он использовал метод Либоля: усаживал Ольгу в кресло и приказывал ни о чем не думать, освободиться от мыслей, насколько это возможно. Потом приказывал смотреть на крышку серебряных часов, которые держал на фоне стены, и начинал говорить: «У тебя перед глазами туман, твои веки опускаются, руки и ноги тяжелеют. Туман поглощает тебя, ты уже почти не слышишь моего голоса. Тебе хочется спать. Ты закрываешь глаза…» Иногда он клал руку ей на эпигастрий (отличное слово для живота). Как ни странно, у него получалось почти всегда. Казалось бы, в существовании гипноза не должно было остаться никаких сомнений, и все же Азриэл сомневался. Каждый раз у него появлялось подозрение, что Ольга ему подыгрывает…

Сначала Ольга настаивала, чтобы Азриэл развелся с Шайндл. Если жена сумасшедшая, суд сразу разведет. Но Азриэл так долго тянул и откладывал, что Ольга устала. Кажется, он вообще не хотел развода. Похоже, не было у него и желания креститься и жениться на Ольге. Они стали жить вне брака. Соседи и знакомые об этом не знали или делали вид, что не знают. Для всех Ольга стала госпожой докторшей, но по паспорту она оставалась Беликовой. Он был еврей, а она и дети, Наташа и Коля, по документам были православной веры. Из-за этого часто происходила какая-нибудь путаница. С точки зрения закона Ольга была его сожительницей. Когда они куда-нибудь ехали, всегда возникали сложности, из-за того что у них разные фамилии. Ольга и Азриэл не могли остановиться в одном гостиничном номере. С детьми тоже получалось непросто: Наташа и Коля русские, Зина и Миша — евреи. Но Ольга быстро поняла, что скандалами ничего не добьется. Она решила, что потихоньку вытащит его из болота, в котором он увяз. Когда они стали жить вместе, Азриэл был нищим докторишкой на Новолипках. Пациенты — мелкие лавочники и торговки с рынка. В больнице и амбулатории он получал гроши. У него не было ни приличной мебели, ни ковра. С тех пор как Шайндл забрали в лечебницу, в доме постоянно был беспорядок. Ольга тактично и терпеливо подводила к тому, что Азриэл должен перебраться на Маршалковскую и открыть другой кабинет. Миша был совсем заброшен, ребенок оказался на грани нервного срыва. Он все время плакал, у него случались судороги. Ольга взяла его под опеку, и вскоре ему стало гораздо лучше. Это Ольга надоумила Азриэла всерьез заняться гипнотизмом. Азриэл не любил общества, но Ольга понемногу приучила его к тому, что надо приглашать гостей и завязывать отношения с достойными семьями. Ей приходилось биться за каждую мелочь, убеждать его, что на окнах должны быть занавески, на полу ковер, а на стенах картины. Из Ямполя, или где он там родился, Азриэл перенес в Варшаву местечковые привычки. Он понятия не имел, что такое семейный бюджет, жил одним днем, не делал сбережений, а одалживал деньги в кассе под чудовищные проценты. Потом он сам признавался, что это Ольга нашла ему богатых пациентов и что благодаря ей он выбрался из нищеты и приобрел известность.

Но, как сказал один француз, чем больше все меняется, тем больше все остается по-старому [134] Афоризм французского писателя Альфонса Жана Карра (1808–1890). . В душе Азриэл остался таким же, как был. Посреди бала он мог бросить гостей, уйти и запереться у себя в комнате. Он открыто высказывал то, чего говорить не следует, признавался пациентам, что он, врач, знает очень мало, и объяснял им, что во многих случаях медицина бессильна. Пациентки жаловались, что доктор Бабад не узнаёт их на улице, смотрит на них, а шляпу не снимает. То же говорили и соседи. Теперь у Азриэла была карета, но, когда он шел куда-нибудь пешком, легко мог заблудиться. Он плохо ориентировался даже на Маршалковской, вместо того чтобы повернуть в сторону Крулевской, запросто мог направиться к Венскому вокзалу. Сколько Ольга ни покупала ему зонтов и калош, он постоянно их где-то забывал. Азриэл гипнотизировал других, а сам мучился от бессонницы, зуда и колик. Простуду он переносил на ногах. Когда получил из Палестины телеграмму, что его мать умерла, никому об этом не рассказал. Ольга узнала о смерти Тирцы-Перл лишь потому, что случайно нашла телеграмму через несколько недель. Ольга не могла отделаться от мысли, что Азриэл что-то скрывает. Может, он неизлечимо болен? Или тоскует по Шайндл? Или его гнетет так называемая мировая скорбь, о которой пишут все литературные журналы? Она не могла понять.