Исаак Башевис-Зингер - Поместье. Книга II

— Куда вы меня везете?

— В Вилянов.

— В оперу опоздаем. Мне еще переодеться надо.

— Ничего, успеем!

Нет, Миркин — это не Ципкин, который водил ее в кондитерскую пить черный кофе и рассказывал байки, как все будет замечательно. Миркин все приготовил заранее: билеты, сани, наверно, и ресторан выбрал, где они будут обедать. Он не трясется над каждой копейкой. Клара смеялась про себя. Как сильно он прижимает ее к себе! Как тяжело дышит! Астма у него, что ли? Лучше было бы ему Луизу отдать… Проехали Маршалковскую и оказались в Мокотове. По сторонам дороги тянулись поля, белые, бескрайние, до самого горизонта. Деревья со стеклянными ветвями напоминали канделябры. В голубоватом дыме над крышами хат было что-то языческое, словно он поднимался из подземных капищ. Щелкал кнут, пронзительно каркали вороны. Но вот снег из белого стал синим, заискрился россыпью бриллиантов, и невозможно было налюбоваться этой красотой. «Еще поживу, — думала Клара, — выпью чашу до дна». Одну руку Миркин уже положил ей на грудь, а другой залез к ней в муфту, но Клара не сопротивлялась. Он дышал тяжело, как кузнечный мех. Пускай, он ведь платит. Вспомнилась еврейская пословица: если жрать сало, то чтоб по бороде текло. Александр? У него, наверно, тоже кто-нибудь есть. Хотят, чтобы женщина была святой, а сами что творят?

Не доезжая Вилянова увидели у дороги ресторан с заиндевелой вывеской. Кучер остановил сани и помог господам выйти. Тяжелая дверь распахнулась, выпустив клуб пара. Клара вошла в зал с каменным полом, посыпанным опилками. На стенах — чучела птиц, рогатые оленьи и клыкастые кабаньи головы. Пахло пивом, вином и жареным мясом. Из другого зала доносилось пение и мужские голоса. Клара оробела, ей показалось, что она попала в разбойничье логово, но тут же, улыбаясь, подскочил метрдотель в элегантном фраке. Все уже было заказано: столик, обед, водка и вино. Официанты принесли тарелки, бутылки и бокалы, икру высшего сорта, куропаток, зайчатину и свежайшие пирожные, предложили раков. Миркин жевал, пил, вытирал губы салфеткой, со знанием дела обсуждал каждое блюдо и не забывал подливать Кларе вина. Казалось, он никогда не утолит голода. Он потел, сопел и чавкал. Клара отвернулась. Она видела в нем себя как в зеркале. Миркин так же, как она, жаждал наслаждений, пока не поздно хватал все, что можно.

— Клара Даниловна, я наверху комнату снял, отдохнуть после обеда…

— Борис Давыдович, — сказала Клара на родном языке, — вы бы хоть меня сначала спросили.

В маршиновских молельнях парни перешептывались, что стиктинские, хасиды реб Шимена одержали победу: сын ребе Цудекл пошел по неверному пути, снял еврейский кафтан и надел короткую одежду. У реб Йойхенена все хуже со здоровьем. Он редко выходит молиться в синагогу, во время молитвы лишь открывают дверь в его комнату. Варшавские профессора говорят, что ребе должен переселиться в Отвоцк, а еще лучше уехать куда-нибудь в горы, велят ему есть побольше жирного. Но ребе и постного-то почти не ест. За всю неделю — несколько стаканов молока с яичным коржом, в субботу — глоток вина, краюшку халы, кусочек рыбы, чуток мяса. Похудел, кожа да кости. Лицо белое как мел, борода и пейсы совсем поседели. Только глаза блестят по-прежнему. Реб Йойхенен изучает каббалу: «Зогар», «Тикуней зогар» [128] «Тикуней зогар» — одна из частей книги «Зогар». , «Сейфер Разиэл», «Пардес» [129] «Пардес» («Сад») — четыре уровня понимания и толкования Торы. , «Эц хаим» [130] «Эц хаим» («Древо жизни») — книга, написанная в 1573 г. рабби Хаимом Виталем, в которой он изложил взгляды своего учителя Ари. , «Мишнас хсидим». Целый день в талесе и филактериях сидит над книгами. К жене совсем не прикасается, не приходит к ней в спальню даже в пятницу вечером. Староста Мендл рассказывал о ребе нечто совсем невероятное. Реб Йойхенен почти перестал посещать место, куда царь пешком ходит. Когда он молится или изучает Тору, от него пышет жаром. Однажды ребе встал читать «Шмойне эсре», а Мендл прикоснулся к сиденью его стула, так чуть руку не обжег. Мендл клялся бородой и пейсами, что в темноте лицо ребе сияет мягким светом. Спит он не больше двух часов в сутки и во сне шевелит губами. Как-то Мендл подошел к спящему ребе и услышал, что тот говорит на арамейском. Праведные евреи, которые ни за что не будут преувеличивать, рассказывали, что видели своими глазами, как ребе творит чудеса. Когда он собирается что-то написать, перо (ребе пользовался только гусиными перьями) притягивается к его руке, как магнит. Когда он читает, книжные страницы переворачиваются сами собой. Все, кто заходил к ребе в комнату, твердили одно: от его тела пахнет цедратом, миртом и гвоздикой — ароматами райского сада. Хасиды, привозившие записки со своими просьбами, выходили от ребе бледные от изумления: упомянуто имя ребенка, но не сказано, что он болен, а ребе желает ему выздоровления. И на другой день отец получает из дома телеграмму, что сыну гораздо лучше. Едва ребе пожелал здоровья, как больной пошел на поправку. Или отец жалуется, что сын страдает в армейской казарме: отказывается есть трефное, терпит унижения от старших по званию. Ребе пожимает плечами: «Какая казарма? Его давно там нет». Хасид удивляется. Как же так? Ведь он недавно получил от солдата письмо. А через пару дней узнаёт, что сын бежал из полка и благополучно пересек границу. Или еще случай. Мальчик начал слепнуть. Родители приезжают в Маршинов, плачут. Профессора не смогли помочь, а ребе выслушал, вздохнул и велел промывать глаза чаем. Недели не прошло, как зрение вернулось. Чудо за чудом, одно больше другого.

Как ни странно, ребе, кажется, не осознавал своей силы. Как-то он спросил Мендла, почему в Маршинове так много народу не только в праздники, но и в будни. Мендл ответил, что это из-за чудес. Реб Йойхенен удивился и впервые с тех пор, как стал ребе, даже рассердился: «Какие еще чудеса? Не болтай глупостей!» Ведь Всевышнему чудотворцы не нужны, мир существует по законам, которые Он создал. Ципеле рассказала отцу о странностях мужа. Она получила письмо от Зелделе, которая жила с Пинхаслом в Высоком. Зелделе написала, что ждет ребенка. Ципеле пошла к мужу сообщить радостную новость, но он будто бы уже все знал. Она и рта раскрыть не успела, как ребе сказал, что желает дочери счастливо разрешиться от бремени. У Ципеле руки-ноги отнялись. Ведь из Высокого давно никто не приезжал, да и Зелделе держала свою беременность в тайне, чтобы не сглазить. Откуда же ребе мог узнать? В другой раз, когда Ципеле передала мужу письмо, он начал читать его, не вскрыв, но вдруг спохватился, кажется, даже смутился и распечатал конверт. Рассказывая об этом отцу, Ципеле плакала. Разве она достойна жить с таким праведником? Что будет с ней после смерти?