Исаак Башевис-Зингер - Поместье. Книга I

Бобровская злилась, но в глубине души ей было смешно. Пусть только придет! А он придет, куда денется. Она ему на голову помойное ведро наденет. Если сунется на порог, мало не покажется… Шатаясь, Бобровская вернулась за стол. Ясное дело, в костел она уже не пойдет. Слишком устала. Звон колоколов убаюкивал, как колыбельная. Каждый удар колокола щипал струну в сердце. Когда-то Бобровская тоже была молода и красива, у нее тоже были мечты и стремления. У нее были отец, мать, братья и сестры. Куда все делось? Исчезло, растаяло, как дым. Она любила, любила… и Бобровского, и Щигальского. Стал директором, важной персоной. Теперь ее и знать не хочет, сукин сын. Скрывается, прикидывается, что сдох. Очень занятой. Для блядей у него время есть, а для меня нет. Понятное дело, я ему больше не нужна. Ничего, обойдусь. На хлеб себе зарабатываю, что мое, то мое… Бобровская хотела себе налить, но бутылка была пуста, одна капля осталась на донышке. Бобровская поднесла стакан к носу, вдохнула водочный запах. Вдруг открылась дверь. На пороге стоял Люциан. Бобровская засмеялась от радости. Хотела сказать что-нибудь резкое, но слова застряли в горле. Люциан был бледен и растерян.

— Явился, пан помещик! — Бобровская указала на него пальцем.

— Где Кася?

— А я ее съела. Зарезала, изжарила и съела. Хи-хи…

— Где она?

— В спальне. Пьяна в стельку.

Люциан оглянулся по сторонам и подошел к Бобровской.

— Эльжбета, я человека убил!

Улыбка застыла у Бобровской на губах.

— Убил?

— Да, убил.

— И кого же, позволь спросить?

— Дворника из дома Ходзинского. Он не хотел мне ворота открывать, я и вогнал ему пулю в лоб.

— А что ты делал в доме Ходзинского?

— Квартиру грабил.

— Грабил и убивал, значит…

Бобровская почти протрезвела, но ноги ее не слушались, она не могла встать. Вдруг начало пучить живот. Бобровская то ли всхлипнула, то ли рыгнула.

— Ты шутишь, что ли?

— Нет, это правда.

— Молодец, очень хорошо.

Бобровская смотрела на него, все еще улыбаясь. Она задавала вопросы тупо и равнодушно. На нее накатила страшная усталость, ей было не оторвать зад от табурета. Во рту стало сухо. Она знала: что бы она ни сказала, получится какая-нибудь глупость.

— А ограбить-то хоть удалось?

Люциан удивленно посмотрел на нее. Казалось, он не сразу понял, о чем она спросила.

— Ничего не нашел. Только бумаги, но для меня это так, мусор.

— Понятно.

— Наверно, он все с собой забрал.

— Ага.

— Я сейчас уйду. Легавые могут нагрянуть в любую минуту.

Люциан назвал полицейских так же, как их называют уголовники — воры, грабители и убийцы. Бледный, ссутулившись, он стоял в расстегнутом пальто, шляпа надвинута на лоб, руки в карманах. Люциан достал папиросу, сунул в рот и тут же выплюнул. Бобровсая по-прежнему сидела на табурете. Живот вздулся, как барабан. Она уже совсем протрезвела.

— Зачем ты это сделал? Ну зачем? Могли бы так хорошо праздник встретить…

— Мне деньги нужны.

— И что теперь будет, а?

— Не знаю, не знаю.

— А как они тебя найдут? — помолчав, спросила Бобровская.

Люциан задумался.

— Кася утром вернется домой. Ее допросят, она и расскажет. Она же дура деревенская.

— Ты только сейчас это понял? Нельзя ее домой отпускать.

— Ты о чем?

Бобровская не ответила. Люциан снял пальто и положил на крышку швейной машины. Весь костюм был в белых ниточках. Он согнулся, будто у него резко заболел живот.

— Ты голодный, есть хочешь? Я тут тебе всего оставила.

Люциан нахмурил брови. Он будто ее не понимал.

— Голодный? Нет. Выпить найдется?

— Выпить не осталось.

— Все вылакали? Ох, и устал же я…

Люциан опустился на стул посреди комнаты и зажмурился. Он до сих пор не снял шляпу. Казалось, так и уснет сидя, но вдруг открыл глаза. В мутном взгляде не было ни раскаяния, ни страха. Бобровская медленно повернулась к нему вместе с табуреткой.

— Я ее на твою кровать положила.

— Да? Ну, пускай спит.

— Не надо было этого делать, Люциан. Ладно бы еще старика, но дворника-то за что?

— Мужик, хам. Хочу выйти, а он не дает. Ключом на меня замахнулся.

— Он узнал тебя или нет?

— Думаю, не узнал.

— Грех-то какой. У него ведь наверняка дети. Да еще и в святую ночь.

— Заткнись!

— Не надо было этого делать, любимый, не надо. И что теперь? Разве только в Висле утопиться.

— Висла замерзла.

— Что делать собираешься?

— Уеду, и баста.

— Куда? А как же я? Я уже про твоих детей не говорю.

— Не знаю. Будь что будет.

— Теперь-то я понимаю, зачем ты девушку ко мне привел.

— Ничего ты не понимаешь. Это случайно получилось. Просто соседка не захотела ее к себе брать.

— Какая соседка, что ты мелешь?

— Все так и было. Ты задержи ее завтра как можно дольше. А я с утра уйду. Сейчас не могу, очень устал. А может, порешить ее, чтоб не сдала?

Бобровская вздрогнула.

— Еще чего придумал? Только не здесь, в доме. Меня и так затаскают.

— Кому ты нужна?

— Затаскают, затаскают. Девушку спросят, где ночевала, она и расскажет. Ты смоешься, а меня в участок потащат.

— И чего ты от меня хочешь? Чтобы я пошел и сам сдался?

— Зря ты это сделал, Люциан. Зачем? Все равно ведь ничего не взял.

— Куда-то этот старый черт все запрятал. Под половицу, что ли? Надо было там до утра переждать. У меня и времени-то не было поискать как следует.

— Да, лучше бы переждал. Утром никто бы и не заметил. И греха не взял бы на душу.

— Я к тебе торопился. Ты ведь ждала.

— Ай, ничего, подождала бы немного подольше.

— Это все твои скандалы. Ну, теперь-то слишком поздно. Это вы меня довели. Ты меня поедом ела, грызла, как червяк, и Мариша тоже, сука жидовская. Я хотел еще днем поискать, но Кася бы крик подняла. Это вы мне помешали.

— Я тебе не мешала. Я для тебя готовила, для тебя и твоей любовницы. А ты ушел и нас оставил, как двух дур.

— Ушел, потому что моей вонючей сестренке захотелось заповедь выполнить. Набросились бабы целой стаей и тянут каждая к себе… Не могу, спать хочу.

— Сейчас постелю.

Хоть Бобровская протрезвела, ноги еще не слушались. Она попыталась встать и не смогла. Люциан вошел в спальню. Кася тихонько похрапывала. Здесь было очень темно и душно, пахло съестным. Люциан наклонился к Касе, прислушался к ее дыханию. «Может, и правда ее задушить?» — подумал он. Ненависти к Касе он не испытывал, но в эту ночь человеческая жизнь утратила для него всякую ценность. Он знал, что неподалеку есть подвалы, где держат известь. Там можно спрятать тело. Пока Касю найдут в извести, пройдут недели. Он успеет бежать хоть в Америку, хоть в Африку. Весь народ сейчас в костеле, так что свидетелей не будет… Люциан уже протянул руки к Касиной шее, но в последний момент отдернул. Нет, не сейчас. Лучше утром. Пусть сначала Эльжбета уснет. Он вытянулся на свободной кровати. Шляпу положил на пол. В голове была пустота. «Надо же, и совесть не мучает», — удивился он сам себе. Немного беспокоило, что костюм помнется, но раздеться не было сил. Несколько лет назад, когда они с Касей попали в гостинице под полицейскую облаву, Люциан чуть не умер от страха. Сейчас страха не было. От оружия он избавился — пистолет выкинул в сугроб. Люциан закрыл глаза. Он не спал и не бодрствовал. Его окутали тишина и темнота. Странное чувство овладело им: он впервые в жизни ощущал вкус покоя. «Наверно, так чувствуют себя мертвые», — подумал Люциан. Он увидел сон: карлицы пряли шерсть и сматывали нить в огромный клубок. «Кому нужен такой большой? — удивлялся Люциан. — Неужели он из одной нити? Это мне снится…» Он услышал шаги, подошла Эльжбета, босая, в шлафроке. Она наклонилась к нему и поцеловала в лоб.