Исаак Башевис-Зингер - Поместье. Книга I

— Ага.

— Будешь меня ждать?

— Буду.

— Долго?

— Сто лет.

— Столько не придется. А ты ведь еще совсем маленькая. Вдруг меня забудешь?

— Никогда не забуду.

— Ладно, пора. Маме ничего не рассказывай. Просто скажи, я ушел, а куда не знаешь. Подождешь три дня, тогда скажешь правду. Понятно?

— Да. Сегодня вторник. Значит, в пятницу.

— Правильно. И что мы с тобой поженимся, тоже не говори.

— Не скажу.

— Знаешь почему?

— Знаю.

— Через пару лет ты уже будешь взрослой, а я буду еще не стар. Молись за меня. Каждый вечер, когда читаешь «Отче наш», упоминай мое имя. Говори: «Отец наш небесный, смилуйся над Своим сыном Люцианом и его заблудшей душой». Может, письмо задержится, всякое бывает, ты все равно верь. Будь терпелива. А если захотят тебя замуж выдать, отвечай «Нет!».

— Ага.

— Хотел тебе подарить что-нибудь, но ничего не смог купить. Вот, возьми на память. Это мой последний грош. Не потеряй!

— Да ты что!

— Каждый день по букварю занимайся. Если вдруг выпадет случай попасть в школу, иди непременно. Если нет, хотя бы буквы не забудь.

— Не забуду.

— Ну, кажется, все. Пойду манатки собирать.

Люциан по приставной лестнице полез на галерею. Закружилась голова, когда он взбирался по ступенькам. «Почему именно сегодня?» — спросил он себя. Нашарил под кроватью кожаный ранец с медной застежкой и боковыми карманами, вытащил, осмотрел. Этот ранец прошел с ним все сражения, скитался по лесам, а потом не один год пролежал под кроватью у Стаховой. Люциан тряпкой стер с него пыль, приподнял, словно взвешивая. Открыл и достал короткоствольный пистолет с бронзовой рукояткой. К нему осталось шесть патронов. «Лежат себе, есть не просят», — негромко сказал Люциан. Положи, и будут лежать. Пуля может прождать сто лет, а потом отправит на тот свет кого-нибудь, чей дед пока еще не успел родиться. Ствол слегка заржавел. Давно не чистил, надо бы немного масла раздобыть… Возле кровати стояла корзина. Люциан вынул из нее рубаху, штаны и телогрейку, когда-то расшитую матерью. Был там и шерстяной шарф. Ну, вот и все имущество, как в книжках пишут… Выпрямиться во весь рост Люциан не мог: потолок был слишком низкий. Обернулся, стоя на коленях.

— Кася, ты чего там?

— Ничего. На тебя смотрю.

— Будешь по мне скучать?

— Буду.

— И я буду. Еще сильнее, чем ты. Но ничего не поделаешь. Я все обдумал. Иначе остается только пулю в лоб себе пустить.

— Боже сохрани!

— Хочу, чтобы ты знала: если меня схватят, то повесят. Я бежал от палача. Не могу больше прятаться, как мышь. Все, терпение лопнуло.

— Что ты будешь делать на границе?

— В смысле, за границей? Зарабатывать свой хлеб и делать что-нибудь для нашей родины. Мы поляки, а не кацапы. Всегда об этом помни. У пана и мужика могут быть свои счеты, но оба все равно остаются поляками. Поляка можно убить, но нельзя заставить его перестать быть поляком.

— Да, я знаю.

— Ну, все, спускаюсь.

Люциан слез, огляделся по сторонам, внимательно и будто с подозрением, что кто-то следит за ним из угла.

— Ничего не забыл? Вроде ничего. Что ж, давай прощаться. Погоди, хочу на тебя при свете посмотреть.

Он взял лампу и поднес к Касиному лицу. Девочка улыбнулась, кажется, чуть испуганно. Тарелка каши все еще стояла на столике. Люциан левой рукой взял ее и поставил на пол. Где там котенок? Повезло ему сегодня. Посмотреть ей в глаза… Зеленые-зеленые. Об одном не подумал: ведь она может умереть… Совсем в голову не пришло…

— У тебя рука дрожит.

— Да, немножко. Подожди.

Люциан смотрел на коптящий огонек. «Теперь или никогда», — будто услышал он чей-то голос. Тоскливыми ночами, когда он без сна лежал рядом со Стаховой и прислушивался к легкому дыханию Каси, он не раз думал об этом. Неделями ангел и дьявол спорили у него в мозгу, говорили умно и увлеченно, возвышенно и хитро. Он отчетливо ощущал, как его душа раскалывается напополам, качается, как на весах. По ночам он засыпал и тут же вскакивал. Его мучили кошмары. В доме было холодно, но он обливался потом. Волосы вставали дыбом. Он из последних сил боролся с искушением задушить Стахову и изнасиловать ее дочь. Люциан молился и богохульствовал. Он сжимал пальцами нательный крестик и расцарапывал им кожу до крови. Теперь, стоя с лампой в руке возле Касиной кровати, Люциан висел на волоске. Хотелось дунуть на огонек, погасить лампу. Он задержал дыхание. «Не будь трусом!» — крикнул ему кто-то. Он услышал его голос так отчетливо, словно Люцифер или Вельзевул с дьявольской усмешкой на губах стоял у него за спиной. «Сжалься над собой и над ней! — предостерег другой голос. — Беги, пока не поздно! Убийца!..» Люциан вздрогнул. Покачал головой, сам того не замечая.

— Ты вспотел.

— Подожди, лампу поставлю.

Он медленно, чтобы огонек не погас, отступил на несколько шагов. Отнес лампу на кухню. По спине пробежал холодок. Люциан выиграл бой.

— До свидания, Кася. Да благословит тебя Бог…

Она смотрела на него во все глаза и не отвечала, будто видела борьбу, которая велась у него в душе.

Хелена и Мирьям-Либа катались на коньках неподалеку от замка, и вдруг среди деревьев и сугробов возникла человеческая фигура в бараньем тулупчике и побелевшей от инея каскетке. Мужчина с молодым лицом и округлой бородой держал в руке посох, за спиной — ранец. Хелена вцепилась Мирьям-Либе в рукав.

— Смотри!

— Не пугайтесь, девушки, — сказал мужчина. — Дайте-ка на вас взглянуть. Ты, конечно, Хелена. А это кто?

— Кто вы такой? — крикнула Хелена.

И вдруг его узнала. Это же ее брат Люциан. Он как две капли воды был похож на портрет отца в молодости.

— Люциан!

— А это кто? — снова спросил Люциан про Мирьям-Либу.

— Моя подруга… Дочь того, который взял имение в аренду…

Хелена не могла говорить, зубы стучали. Мирьям-Либа побледнела. Люциан внимательно рассматривал девушек.

— Совсем взрослая. И очень красивая… Надеюсь, паненка меня извинит, — обратился он к Мирьям-Либе. — Когда я покинул дом, она была маленькой девочкой. Что я вернулся, это секрет, — сказал он другим тоном. — Если кто узнает, болтаться мне на веревке…

И он провел ладонью по горлу.

— Господи, это ты, ты! — быстро заговорила Хелена. — Я тебя узнала.

Она выпустила рукав Мирьям-Либы и поехала к берегу. При этом она случайно толкнула подругу, и та упала на лед. Хелена тоже не удержала равновесия и села на зад, как ребенок, который учится ходить. Люциан сбросил ранец и кинулся помочь, скользя на стертых подошвах. Подал руку Мирьям-Либе, помог ей отряхнуть жакет и платье. Мирьям-Либа поблагодарила. Хелена встала и сделала движение, будто хочет броситься Люциану на шею, но остановилась.