Исаак Башевис-Зингер - Поместье. Книга I

Клара прилегла на обитую плюшем скамейку и пыталась уснуть. Калман смотрел в окно. Бежали навстречу деревья, поля расступались, давая дорогу поезду, над землей стаями кружили птицы, кричали, испуганные деревянными людьми в лохмотьях и дырявых шляпах. А сверху синело летнее небо и плыли, как лодки, кучерявые серебристые облака. Божий свет падал на каждый листок, каждый цветок, каждую травинку. Крестьяне возились на огородах, выпалывали сорняки, окучивали картошку. На лугах паслись черно-белые молочные коровы. Пастух играл на свирели, мальчишки жгли костер. Лошади щипали траву или просто стояли, прижавшись друг к дружке шеями, словно о чем-то секретничали. Что может быть лучше, чем сидеть вот так возле Клары и смотреть на Божий мир? Все в нем прекрасно: каждая мельница, каждая соломенная крыша, каждое болотце, каждая речушка, в которой плещутся утки и гуси. «Была бы она моей женой, — думал Калман, — мы могли бы так ехать дни, недели, месяцы!.. Она молода, еще может родить мне ребенка. Сына… Может, еще услышу, как сыновья учат Тору…» Калман опустил голову. Но захочет ли она? Вдруг она просто смеется надо мной? Образованные любят насмешничать. А как быть с кошерной пищей, с чистотой? Вдруг пообещает, а потом не сдержит слова?.. Клара открыла глаза.

— О чем вы задумались, Калманка?

Калман кашлянул.

— Думаю, хорошо наслаждаться жизнью и при этом не забывать Всевышнего. Ведь если Его, не дай Бог забудешь, то, потеряешь и нынешний мир, и будущий…

— Как же можно забыть Всевышнего? Все, что вы видите, создано Им.

— Да, конечно.

— Только не надо быть фанатиком.

— Кого вы считаете фанатиками? Еврей обязан есть кошерное, еврейская женщина должна соблюдать чистоту…

— Вы про микву?

— Да. — Калман покраснел.

— А что такое миква? Принять ванну или искупаться в речке ничем не хуже. Гораздо гигиеничней, чем миква, в которую окунается кто попало.

— Миква не для того, чтобы очищать тело.

— А что же?

— Душу.

— На что душе миква? А в браке жить и без омовений хорошо…

Клара подмигнула и рассмеялась.

— Было бы у меня поместье, — сказала она мечтательно, — был бы благочестивый муж, я бы построила микву только для себя. И Богу радость, и чисто…

В мастерской госпожи Френкель на Медовой улице уютно и весело. Дочь, панна Целина, отмечает день рождения. Она говорит, что ей исполняется двадцать лет, но модистки перешептываются, что ей все двадцать три. В таком возрасте уже надо бы иметь мужа и пару детей, но у госпожи Френкель все делается с опозданием. Спать ложатся в два часа ночи, встают в одиннадцать, а до двадцати трех лет ходят в девицах. У госпожи Френкель было три мужа, и всех троих она похоронила. Целина — от второго, комиссионера. Есть у госпожи Френкель и сын, но он крестился и стал офицером, служит в русской армии. Еврейские соседи избегают госпожи Френкель, говорят, у нее трефной дом: на субботу не готовят чолнта, а если христианская служанка не приходит вовремя, чтобы разогреть обед, госпожа Френкель сама зажигает огонь. Ей уже под шестьдесят, но она не носит парика. В семье Френкель все черные, как цыгане. У самой мадам Френкель волосы цвета вороного крыла, длинный нос — точь-в-точь как птичий клюв, вокруг черных глаз — мелкие морщинки. Один глаз все время смеется, другой часто-часто моргает. Говорит она на своем собственном языке: шляпа у нее «блин», перо — «хвост», заказчица — «находка». У нее длинные, кривые пальцы, но руки золотые. Ее шляпы славятся на всю Варшаву, их заказывают княгини и графини, и не было случая, чтобы клиентка осталась недовольна. Поэтому работы невпроворот, и госпожа Френкель держит полдюжины помощниц. Девушки едят и ночуют в мастерской, они все как одна семья. Ужин начинают готовить в пол-одиннадцатого вечера. Одна девушка ставит самовар, другая растапливает печку, третья замешивает тесто для клецок или картофельных оладий. Если работницы сильно устали, просто посылают кого-нибудь в мясную лавку за колбасой. Подмастерье из пекарни приносит целую корзину сдобных булок и горячих бубликов. Едят так, что за ушами трещит. Во всей Варшаве не найти второй мастерской, в которой так же весело, как у госпожи Френкель, она принимает на работу только жизнерадостных девушек. А если берет кого на обучение, то непременно сделает отличную мастерицу. И мужей находит своим поденщицам, от мастерской нередко отъезжает свадебная карета. Только одного не терпит госпожа Френкель — плохой работы. Если шляпа не удается, госпожа Френкель кричит на девушку:

— Руки-крюки! Ступай домой тесто месить!

Нередко бывает, что работнице приходится просидеть над одной шляпой с полнедели.

Как ни странно, панна Целина так и не овладела ремеслом. Мать пыталась ее научить, но ничего не вышло. Целина так и не научилась держать в руке ножницы и вдевать нитку в иглу. Все, что умела панна Целина, это спать и объедаться лакомствами. В дождливые дни она не выходила из спальни, а мать приносила ей чай или какао, рогалики с маслом, свежее молоко. У панны Целины продолговатое смуглое личико, маленький ротик, большие, как сливы, глаза и вьющиеся черные волосы. Она все время недовольно кривит губы, у нее писклявый голосок избалованного ребенка, которому ни в чем не отказывают. Целина могла весь день пролежать в постели, мать даже ночной горшок за ней выносила и только ворчала:

— Валяется, видишь ли… Так и проваляется до седых волос…

Но если вдруг у Целины появлялось желание сходить на прогулку, мать открывала форточку, высовывала на улицу горбатый нос и говорила:

— Лежи лучше, плохая погода сегодня…

Госпожа Френкель была в родстве с первым мужем Клары, но Клара называла ее теткой. Приезжая в Варшаву, она всегда останавливалась у госпожи Френкель и привозила подарки: для тетушки, для кузины и даже для работниц. В этот раз Клара подарила Целине на день рождения пару золотых сережек. Целина любила наряжаться не меньше, чем валяться в постели, у нее был полный сундук тряпок. В день рождения она встала и надела желтое платье и туфли на высоком каблуке. У нее была стройная фигура с осиной талией. Если панна Целина хотела, она могла быть очень элегантной. После ужина девушкам захотелось потанцевать. Одна стала наигрывать на расческе с клочком бумаги веселые песенки. Клара подошла к Целине и поклонилась, как кавалер, и Целина положила руку ей на плечо. Девушка с расческой заиграла «дзень добрый», и каблучки Целины застучали по полу. Работницы хлопали в ладоши. Госпожа Френкель грустно смотрела на дочь: из трех мужей и шестерых детей только она у нее и осталась. Будет ли у нее в жизни счастье?..

В разгар веселья кто-то постучал в дверь. Госпожа Френкель открыла. Перед ней стоял рослый чернобородый мужчина в шляпе с высокой тульей. Это был Калман Якоби.