Исаак Башевис-Зингер - Поместье. Книга I

И вот Люциан Бог знает в который раз ушел из дому. Странно, но через пару дней Мирьям-Либа успокоилась. Даже Владзя стал тише. Мирьям-Либа отжала над корытом чью-то голубую рубаху и посмотрела в витражное окошко. Виден кусочек Парижа: крыши, дымящие трубы, голубятни, мансарды, шпили церквей. Через желтые и синие стекла в кухню проникают яркие лучи вечернего солнца. Крылья летящих голубей кажутся кроваво-красными. Слышен городской шум, Париж рычит, кудахчет, шипит, свистит. Над вечным карнавалом висит золотистый туман. Мирьям-Либа потеряла все, но она не тоскует по Ямполю. Мама умерла, остальные стали далекими и чужими.

Мирьям-Либа пошла в комнату, посмотрелась в зеркало над комодом. Нет, беды ее не состарили, лицо по-прежнему молодое. Покрасневшие от недосыпания глаза, бледные губы, светлые волосы, которые на солнце отливают золотом. Она выглядит усталой, но она не утратила красоты. «В крайнем случае на панель пойду, как мадемуазель Мейар со второго этажа», — усмехнулась про себя Мирьям-Либа.

В синагоге учат Тору тихо, вполголоса. Маршиновский ребе при смерти. Из Варшавы привезли профессора, и он сказал, что никакие лекарства уже не помогут. «Чудо, что он вообще до сих пор жив», — заметил профессор.

Сыновья хотели перенести ребе в большой дом, там тише и воздух лучше, но ребе захотел лежать у себя в приемной, возле синагоги. По утрам, когда за стеной идет молитва, староста реб Мендл усаживает ребе в кровати и надевает на него талес и филактерии. Так, можно сказать, ребе молится с миньяном. Приближенные пытались войти, чтобы узнать решение ребе, но старший сын, реб Шимен, приказал слугам никого не впускать к отцу. Ребе почти ослеп, он наизусть читает псалмы или по памяти повторяет Мишну, но чаще дремлет. Живот вздулся, лицо изменяется буквально с каждым часом, оно распухло так, что почти не видно глаз, борода всклокочена. Он не может мочиться, из кровати тянется трубка, рядом стоит ведро. Пару раз в день у ребе идет кровь носом, ему трудно дышать, у него еще воспаление легких. Тело из последних сил удерживает в себе душу. Ждут кончины, она может наступить в любую минуту.

Известие, что ребе при смерти, быстро распространилось по Польше. Варшавский поезд привозит и привозит хасидов. Богачи приезжают в бричках и каретах. Из местечек приезжают в телегах, кибитках и даже приходят пешком. Бездетницы, приехавшие к праведнику за исцелением, сидят на скамейках, на крыльце или на бревнах и досках, которыми завален двор: в последнее время дом понемногу ремонтируют и перестраивают. Женщины тихо переговариваются, качают головами, сморкаются в фартуки, утирают слезы с морщинистых щек. Им есть о чем поговорить, у каждой хватает бед. Иногда через двор проходит чмелевский раввин или реб Шимен. Известно, что чмелевский не хочет занять отцовское место, а реб Шимен хочет, но женщины говорят, что настоящий праведник — это Йойхенен, сын Иски-Темерл и зять Калмана Якоби. Проходя мимо, реб Шимен услышал, как одна сказала:

— Это же просто ангел! Второго такого праведника во всем мире не сыскать…

«Про меня, что ли?» — насторожился реб Шимен и замедлил шаг. А еврейка продолжала:

— И Ципеле праведница.

Реб Шимен заскрипел зубами, черная борода дернулась, как живая. Он зло посмотрел на женщин, еле удержался, чтоб не плюнуть. «Суки, дуры старые, — проворчал он себе под нос. — Чего они вообще сюда приперлись? Сидят, кости перемывают. Ципеле у них праведница, видите ли!» Реб Шимен вошел в синагогу, остановился у двери. Горели поминальные свечи. Евреи читали псалмы, молились об исцелении ребе. Меламед привел на молитву детей. Реб Шимен поискал глазами своих людей, тех, что познатней и побогаче, но все они, похоже, остались на постоялых дворах. Он дернул себя за бороду, прикусил губу. И чего они тут бормочут? Никто не живет вечно, даже пророк Моисей умер… Реб Шимен прошелся по синагоге. Сколько лет он готовился к этому дню! Тысячи писем написал. Лично принимал каждого хасида, всех помнил в лицо и по именам, помнил, у кого какие нужды и желания. Его жена, Менихеле, присматривала за женщинами. Реб Шимен не сомневался: ему нет равных во всем Царстве Польском. А для синагоги сколько сделал! Перестроил микву, приказал укрепить камнями фундамент, крышу залатал. Взвалил на себя все заботы, все трудности, все дела! Брат, реб Мойшеле, сидит себе в Чмелеве. Мать, дай ей Бог здоровья, уже стара. Иска-Темерл целыми днями свои книжки читает. Всем руководит он, реб Шимен. А они про какого-то Йойхенена! Кто он такой? Бездельник, дурачок, слабоумный. Из него ребе как из Шимена министр.

— Здравствуйте, реб Шимеле!

Реб Шимен вздрогнул.

— А, это вы, реб Гудл? Давно приехали? Рад вас видеть.

— Спасибо. Нет, только что.

— Где остановились?

— Как всегда, у Авигдера на постоялом дворе.

— Понятно. Как родные?

— Слава Богу.

— Помню, у вашего Пини что-то с ногой было.

— Реб Шимеле все помнит! Слава Богу, лучше. Как ребе себя чувствует?

— Эх…

Реб Гудл Бендинер — не Бог весть какая шишка, но реб Шимен немного прошелся с ним по синагоге. Реб Гудл был невысок, коренаст и сед как лунь. Лицо — багровое, как у мясника. Он и правда торговал скотом.

— А что врачи говорят?

— А что они могут сказать? Если время пришло, ничего не поделаешь.

— Да, реб Шимеле, это верно. Как это написано… Э-э-э… В общем, не помню. Одно скажу, реб Шимеле: что за отец у вас, а! Вот это праведник! В нашем поколении таких больше нет!

— Вы так думаете?

— И еще скажу: яблочко от яблони недалеко падает. Таких, как ребе, больше нет, и таких, как реб Шимен, тоже больше нет!

«Это мой человек», — подумал реб Шимен. Он наклонил голову.

— Реб Гудл, а что люди говорят?

Реб Гудл Бендинер понял, куда клонит реб Шимен.

— Смотря какие люди. Настоящие хасиды на нашей стороне. Старший сын — это старший сын. Сколько таких реб Шименов среди евреев? О Йойхенене тоже поговаривают.

— А что с него взять? Во-первых, молод еще. Во-вторых, он сам не хочет быть ребе. Не заставлять же силой! В-третьих, у него изъян в семье.

— Конечно.

— Что они в нем нашли? Целыми днями сидит, Талмуд изучает, а что еще ему делать? В шинке, что ли, танцевать?

— Согласен с вами, реб Шимеле.

— Реб Гудл! Неудобно вас затруднять, но если услышите какие-нибудь глупости, вмешайтесь, вставьте свое слово. Дайте понять, что Йойхенен и не хочет, и не может, не для него это. А я им не пустое место. Они что, думают, я уступлю кому попало? Дураки!..

— Непременно, реб Шимеле. Я тоже не так прост, все понимаю.

— Ну, попозже увидимся. Оставайтесь здесь, после вечерней молитвы ко мне заглянете.

Разговор кончился. Реб Шимен подошел к полке, взял книгу и, не открыв, поставил обратно. С тех пор как отец заболел, реб Шимен перестал спать ночами, потерял аппетит, сильно побледнел. Он не ходил, но бегал, так что цицис [113] Цицис (цицит) — кисти, которые, согласно Торе, евреям положено носить на краях одежды. развевались. Слух обострился, зрение стало, как у орла. Он прекрасно знал, что враги хотят его отодвинуть и усадить на трон Йойхенена. Ну, ничего, как бы не так! Еще посмотрим, кто кого. Йойхенен станет ребе не раньше, чем у Шимена вырастут волосы на ладони. Он посмотрел на свою правую руку и увидел, что линия жизни прерывается на середине. Но ведь он читал в одной книге, что гадание по руке — это колдовство, идолопоклонство. Над евреями созвездия не властны…