Исаак Башевис-Зингер - Поместье. Книга I

Реб Шимен метался по комнате. За окном смеркалось, он видел реку, сад, заболоченный лужок, где паслись коровы, поля спелой пшеницы, картофельные и капустные грядки, лес, багровый от заката. Вечернее солнце отражалось в воде, облака меняли тона и форму. Вот облако, похожее на огромную рыбу, открыло зубастую пасть и пытается проглотить другое, маленькое, похожее на свернувшегося клубком ежа. Но вдруг зубы поломались, пасть закрылась, а еж развернулся и уплыл в сторону. Реб Шимен смотрел горящими глазами. Что творится там, наверху? Там тоже поедают друг друга? В последнее время у реб Шимена тяжелые дни, бессонные ночи. Он стремительно шагал из угла в угол. Реб Шимен знал, что гнев — это грех, но каждый день ложился и вставал злой. Что они задумали? Отодвинуть его, как мальчишку или бессловесного слугу? Да, он служил им: отцу, матери, брату, сестрам, всем хасидам. А теперь они хотят молокососа, который якобы оказался праведником, сделать ребе. Да он просто лицемер, ханжа, притворщик сопливый! Прикидывается тихоней, но в тихом омуте, как известно, черти водятся. Такой изо рта кусок вырвет. «Нет, я молчать не буду! — ревел реб Шимен. — Я им все выскажу! Ничего, я ему покажу, сопляку этому! Да я тут все разнесу, камня на камне не оставлю!» Вдруг подумалось: «А что, если взять да стать просвещенцем? Или выкреститься? Разменять золотой червонец, не дай Бог…» От собственных мыслей ему стало страшно. «С ума, что ли, схожу?» Реб Шимен представил себе, что стал безбожником. Йом-Кипур, молитва, он поднимается на биму, ударяет по ней кулаком и кричит: «Евреи, Бога нет! Нет ни суда, ни Судии!» Его хотят побить, но он убегает из синагоги, бежит прямиком к попу, сбривает бороду, крестится, ест свинину. Его назначают правителем Маршинова, и он отдает приказ схватить Йойхенена, заковать в цепи и притащить к виселице. Иска-Темерл рыдает, падает реб Шимену в ноги, но он кричит:

— Око за око! Зуб за зуб! Он хотел меня погубить, но теперь я его повешу!..

Реб Шимен дрожал. Что у меня в голове делается? Господи, прости мне такие мысли! Солнце закатилось, река погасла, почернела, как свинец. Каркают вороны. На небе появилась первая звезда. Пора молиться!.. Реб Шимен собирался спуститься в синагогу, но что-то его удержало. Впервые за много лет ему не хотелось видеть человеческие лица. Лжецы, вражеская шайка… Один помолюсь… Он омыл руки, прочитал «Ашрей» [115] «Ашрей» («блажен») — первое слово и название литургического текста, который занимает важное место в ежедневных молитвах. , встал у восточной стены, чтобы прочитать «Шмойне эсре», но не смог сосредоточиться. Начал произносить благословение и сбился. Все же кое-как закончил молитву. Долго стоял посреди комнаты, потом сказал во весь голос:

— Я сделаю это! И будь что будет!

Выдвинул ящик стола, достал листок бумаги, перечитал, напрягая в полумраке глаза, засунул в карман и стремительно вышел в коридор. «Он тоже один молится, — думал реб Шимен. — Небось уже победу празднует! Пора поговорить с ним начистоту. Хватит в кошки-мышки играть!..» Он толкнул дверь. При свете свечи Йойхенен изучал «Шней лухойс габрис» [116] «Две скрижали Завета», каббалистическое сочинение рабби Иешайи Горовица (1565–1630). . Реб Шимен растерялся.

— Здравствуй, Йойхенен.

— Здравствуй, дядя.

— В синагогу не пошел, один молился? Ты прямо как великий праведник, глава поколения…

— Глава поколения? Да нет, что ты…

— В чем же дело тогда?

Йойхенен не ответил.

— Ладно, Йойхенен! — реб Шимен заговорил другим тоном. — У меня к тебе важный разговор.

— Дядя, садись, пожалуйста.

— Некогда мне рассиживаться. Может, и зря я это затеял, но чего скрывать?.. Говорят, ты хочешь стать ребе! — выпалил реб Шимен и сам удивился своим словам.

Йойхенен поднял глаза.

— Нет, дядя, это не так.

— Хочешь, чтобы тебя упрашивали! — Голос реб Шимена вдруг захрипел, как у простолюдина.

— Нет, дядя. Уговоры не помогли бы. Лучше бы дед был здоров, а через сто лет дядя занял бы его место…

— Что ж, я тоже так считаю. Говорят, однако, что ты пошел по пути Авессалома, о царстве мечтаешь.

— Да нет же!

— А то могу тебе уступить! — От собственных слов реб Шимен становился все злее. — Почему бы нет? Вот только ненавижу, когда исподтишка яму копают. Авессалом говорил открыто…

— Дядя, это неправда.

— А если неправда, дай слово!

— Зачем? Это ни к чему.

— Подпиши!

— Что подписать?

— Вот это!

Реб Шимен вытащил из кармана листок бумаги. Йойхенен прочитал:

С помощью Всевышнего.

Число… месяц… год…

Я, Йойхенен, сын раввина Цудека, благословенной памяти, обещаю, что после кончины моего деда, святого праведника, нашего господина, учителя и наставника, не стану ребе ни в Маршинове, ни в каком-либо другом городе, даже если меня будут об этом просить, поскольку место ребе по праву должно принадлежать моему дяде реб Шимену. Он же, со своей стороны, обязуется содержать и обеспечивать всем необходимым меня и мою семью на протяжении всей своей жизни.

— Если и правда не хочешь быть ребе, подписывай! — приказал реб Шимен.

— Хорошо.

— Вот перо.

Реб Шимен смотрел, как Йойхенен, насупившись, обмакивает перо в чернильницу, вытирает с него лишние чернила о ермолку, чтобы не поставить кляксу, и выводит: «Йойхенен, сын святого реб Цудека, благословенной памяти». Подписавшись, он положил перо.

— Спасибо.

— Садись, дядя.

— И ты присядь.

Йойхенен опустился на стул. Реб Шимен придвинул к себе расписку.

— Прости, что я тебя подозревал, — виновато сказал реб Шимен. — Совсем перестал верить людям в последнее время.

— Ничего, дядя.

— Ты ведь еще молодой, и у тебя тесть богатый. А я тут костьми ложился. К тому же я старший сын. Это был бы позор для меня.

— Да, дядя, я понимаю.

— Вот я и не сдержался. Но я тебе обещаю, у тебя будет все, что пожелаешь. Сможешь учить Тору, сколько душе угодно. И потом, я тоже не вечен. А из моего Дувидла, боюсь, ребе не выйдет.

— Дай Бог тебе здоровья, дядя, живи до ста двадцати лет.

— Спасибо, Йойхенен. Ты действительно праведник…

— Мне до праведника далеко.

Реб Шимен спрятал в карман листок бумаги.

— Ладно, не буду тебе мешать. И пусть это останется между нами. Не говори никому, даже матери.

— Хорошо, не скажу.

— Вот и отлично.

Выйдя из комнаты, реб Шимен долго стоял в коридоре. Ему стало стыдно. В последнее время он не высыпался, был зол на весь свет. Йойхенена он готов был на куски порвать. Как глупо! Ведь Йойхенен, похоже, и правда не хочет быть ребе. Подписал, глазом не моргнув. «Он праведник, праведник, — думал реб Шимен. — Он такой же, как его отец, реб Цудекл, царство ему небесное. А во мне течет подлая кровь. С материнской стороны… мама была простого происхождения…» Вдруг ему захотелось вернуться и положить расписку Йойхенену на стол или разорвать ее на мелкие кусочки. Но он удержался. Не надо, зачем делать глупости? Лучше держать его в руках. А Йойхенен никому не скажет. Реб Шимен спустился по лестнице. С тех пор как слег отец, у него часто болело сердце. Сейчас отпустило, но лицо горело, как от пощечины. «А здесь я ему остаться не дам, — сказал себе реб Шимен. — Пусть идет себе с Богом куда хочет. Никто не сможет коснуться того, что предназначено его ближнему… [117] Талмуд, «Йомо» 38б. »