Ирвин Уэлш - На игле

— Привет, бродяга! — подхватил мой предок, так и не высунувшись из-за номера «Ивнинг ньюс». — Какие новости?

— Да ничего особенного.

Ничего особенно, папик. Ах да, совсем забыл тебе сказать, что у меня положительная реакция на СПИД. Впрочем, сейчас это очень модно, ты же знаешь. В наши дни без иммунодефицита просто стыдно на люди показаться.

— Два миллиона китаёз. Два миллиона узкоглазых мерзавцев. Вот что нас ждёт в тот день, когда Гонконг перейдёт к Китаю. — Он тяжело вздохнул и повторил задумчиво: — Два миллиона жёлтых таракашек.

Я ничего не сказал, я не клюнул на эту наживку. С того момента, как я поступил в университет, отказавшись от того, что мои предки считали «хорошей профессией», старик постоянно разыгрывал твердолобого реакционера, чтобы позлить своего сына — революционного студента. Сначала это выглядело как шутка, но по мере того как я мою роль перерастал, он врастал в свою всё глубже и глубже.

— Ты просто фашист. Все дело, как обычно, в недоразвитом пенисе. — шутливо откликнулся я.

Мамина душа на мгновение вырвалась из удушающих тисков «Улицы Коронации», и её хозяйка посмотрела на нас с понимающей улыбкой.

— Не неси чушь. Я свою мужественность доказал, — воинственно откликнулся он, намекая на тот факт, что я умудрился дожить до двадцати пяти лет, не заведя ни жены, ни детей.

На какое-то мгновение мне даже показалось, что он вот-вот вытащит свой член из ширинки, чтобы доказать мою неправоту. Вместо этого он просто вернулся к тому, с чего начал:

— Как бы тебе понравилось, если к тебе на кухню заявились два миллиона жёлтых таракашек?

При слове «таракашки» я живо представил себе два миллиона тараканов у себя на кухне, что было в общем-то нетрудно, потому что нечто похожее я довольно регулярно наблюдал.

— Ко мне они уже заявились, — высказал я свои мысли.

— Тогда ты понимаешь, что я имею в виду, — сказал он так, словно я согласился с его словами. — А вслед за ними ещё два миллиона уже в пути.

— Сомневаюсь, что все два миллиона пожалуют к нам на Каледониан-плейс. В Далри, в гетто, и так уже негде присесть.

— Смейся, смейся. Подумал бы лучше про рабочие места. И так уже два миллиона человек в Шотландии живут на пособие. А жильё? Они же все настроят себе картонных домиков кругом.

Боже мой, как он меня достал! По счастью, в разговор вмешалась мама — верный цербер на страже говорящей лампы:

— Ну-ка замолкните и не мешайте мне смотреть телик!

Извини, мамик. Я понимаю, что ужасно самонадеянно со стороны твоего ВИЧ-инфицированного потомка тянуть одеяло на себя, когда Майк Болдуин стоит перед важным выбором, который во многом определит его будущее. И что ещё учудит эта гротескная сморщенная старая климактерическая блядь? Смотрите продолжение в следующей серии.

Я решил не упоминать про мой ВИЧ. Взгляды моих родителей на эту проблему не отличаются особенной прогрессивностью. А может, и отличаются. Кто знает? В любом случае момент казался неподходящим, а Том учил нас всегда доверять собственной интуиции. А интуиция подсказывала мне, что мои родители поженились в восемнадцать лет и к моим годам уже произвели на свет четверых орущих потомков. Они и так меня уже считают педиком. Если я заикнусь про СПИД, это только усугубит их подозрения.

Вместо этого я выпил банку пива и спокойно побеседовал с моим стариком на футбольные темы. Он не был на стадионе с 1970 года. Цветной телевизор заменил ему ноги. Через двадцать лет появилось спутниковое телевидение, и ноги у него отнялись окончательно. Тем не менее он по-прежнему считал себя большим специалистом в области игры. Мнения всех остальных не имели никакого значения. В любом случае не стоило усилий оспаривать их. Как и в случае с политикой, он часто менял свою точку зрения на абсолютно противоположную и отстаивал её с тем же пылом, что и предыдущую. Нужно было только не сталкиваться с ним лбами и выждать, и тогда вскоре он переходил на твою позицию.

Я сидел некоторое время, сосредоточенно кивая. Затем под каким-то банальным предлогом я распрощался и вышел.

Вернувшись домой, я открыл свой ящик с инструментами, оставшийся с тех времен, когда я ещё плотничал. В субботу я отправился с ним к Фрэнсис в Уэстер-Хэйлс. Там мне предстояло сделать кое-какую работёнку, о которой она ничего не подозревала.

Фрэн находилась в предвкушении ужина с друзьями. Одеваясь, она беспрестанно болтала. Я пытался поддерживать с ней беседу, постоянно мыча что-то утвердительное, но голова моя была занята мыслями о том, что мне предстояло сделать. Я сидел, сгорбившись, на краю постели, время от времени вставая и выглядывая в окно, пока Фрэнсис наводила красоту.

После того, что показалось мне целой вечностью, я услышал, как в пустынный, захламленный двор въехала машина. Подскочив к окну, я радостно объявил:

— Такси приехало!

Фрэнсис покинула дом, оставив спящего ребёнка под моим присмотром.

Сама операция прошла без особых проблем. Но после я начал чувствовать себя просто ужасно. Чем я лучше Вентерса? Бедный Кевин. Мы иногда весело проводили вместе время. Я водил его на концерты во время фестиваля, в Киркальди на матчи Кубка Лиги и в Музей детства. Всё это, конечно, пустяки, но я сделал для маленького ублюдка гораздо больше, чем его собственный папаша. По крайней мере так мне сказала Фрэнсис.

Но как плохо я себя ни чувствовал тогда, это были всего лишь цветочки по сравнению с тем, что я почувствовал, когда проявил фотографии. Как только изображение проступило, я затрясся от страха и угрызений совести. Я положил снимки на сушилку и сварил себе кофе, чтобы запить им пару таблеток валиума. Затем я взял фотографии и отправился в хоспис к Вентерсу.

В физическом смысле от него уже почти ничего не оставалось. Я опасался худшего, заглянув в его тусклые глаза. У некоторых больных СПИДом развивается нечто вроде старческого слабоумия. Болезнь может делать все, что ей угодно, с его телом, но если она затронет его разум, мой план мести так и останется неисполненным.

К счастью, Вентерс вскоре зафиксировал мое присутствие. Видимо, безразличие, с которым он встретил меня вначале, было всего лишь побочным эффектом принимаемых лекарств. Глаза его остановились на мне и приняли знакомое мне и привычное подло-вороватое выражение. Я чувствовал, как презрение ко мне так и сочится из его самодовольной улыбки. Ему казалось, что такой, по его мнению, слюнтяй, как я, будет терпеть его до последнего. Я сел рядом с ним и взял его руку в свою. Меня так и подмывало отрывать его костлявые пальчики по одному и засовывать их ему в разные отверстия. Я ненавидел его теперь ещё и за то, что мне пришлось сотворить с Кевином.

— Ты — славный парень, Дэйви. Жаль, что мы не познакомились при других обстоятельствах, — хрипит он, повторяя эту истасканную фразу, которая сопровождает каждый мой приход.