Ирвин Уэлш - На игле

— Что?.. Что ты сказал? — От истощения и наркотиков Вентерс почти бредил.

Ах ты, ленивая сука! Все валяешься и валяешься на носилках? Нет, чтобы выбраться на свежий воздух и слегка подразмяться? Пробежка вокруг парка, пятьдесят отжиманий, пару десятков приседаний.

— Я сказал — жаль, что мы познакомились при таких обстоятельствах.

Он довольно застонал и впал в сон. Я освободил руку от хватки его костлявых пальцев.

Желаю тебе кошмаров, урод.

Явилась сестра, чтобы проверить состояние моей жертвы.

— Однако какой необщительный. Разве так обращаются с гостями? — сказал я, с улыбкой взирая на бесчувственный полутруп, в который превратился Вентерс.

Она выдавила из себя нервный смешок, очевидно, решив, что это — образчик чёрного юмора, распространенного среди торчков, или гомосексуалистов, или больных гемофилией — в общем, среди тех, одним из кого она меня считала. Впрочем, мне начихать на то, кем она меня там считает. Сам я себя считаю ангелом мщения.

Убить этот мешок с дерьмом означало оказать ему большую услугу. Это было основной закавыкой, но я её успешно разрешил. Как можно сделать больно человеку, который знает, что вскоре умрёт, и которому даже на это начихать? Разговаривая, а больше слушая, что говорит Вентерс, я понял как. Умирающим можно сделать больно, причинив боль живым — тем, кого они любят.

В одной песне поется, что «каждый когда-нибудь любит кого-то», но, похоже, Вентерс был исключением из этого правила. Этот человек просто терпеть не мог других людей, и они отвечали ему взаимностью. Он испытывал антагонизм абсолютно ко всем и каждому. О бывших его знакомых он отзывался с озлоблением («вороватый торгаш») или же с насмешкой («умник сраный»). Выбор эпитетов зависел от того, кто кого в каждом конкретном случае мучил, эксплуатировал или водил за нос.

Женщины делились на две категории, между которыми отсутствовала четкая граница, — «дыра такая, что кит проплывет» и «дыра такая, что поезд проедет». Судя по всему, Вентерс, кроме, как он выражался, «волосатых дырок», не видел в женщинах вообще ничего, Редкие пренебрежительные замечания по поводу задницы или груди воспринимались из его уст почти как откровение. Я был на грани отчаяния. Неужели этот урод никогда и никого не любил? Но я не торопился с выводами, и терпение постепенно принесло свои плоды.

Каким бы жалким дерьмом ни был Вентерс, а одного человека он всё-таки просто обожал. Было явно заметно, как меняется его тон, когда он заводил речь об «этом пареньке». Постепенно я вытянул из него, что в виду имеется пятилетний сынишка от одной женщины из Уэстер Хэйлса, «коровы», которая не позволяет ему встречаться с мальчиком по имени Кевин. Я заочно полюбил эту мудрую женщину.

Ребёнок — вот где следовало нанести удар по Вентерсу. Стоило ему заговорить о том, что он никогда не увидит своего сына взрослым, как вместо обычного цинизма он начинал выказывать признаки истинного страдания и впадать в сентиментальность. Именно поэтому Вентерс не боялся смерти. Ему действительно казалось, что в некотором смысле он будет жить в своём сыне.

Войти в жизнь Фрэнсис, бывшей подруги Вентерса, не составило особых трудов. Она ненавидела отца своего ребёнка с такой силой, что даже стала мне симпатична, хотя во всех остальных отношениях совсем меня не привлекала.

Присмотревшись к ней, я несколько раз ненароком пригласил её в какую-то паршивую дискотеку, где изображал из себя внимательного и обаятельного ухажёра. Разумеется, денег я не жалел. Вскоре она уже капитулировала — видно, до того ни один мужик в жизни не обращался с ней прилично, — к тому же, воспитывая одна ребёнка, она давно не видела столько наличных.

Всё стало гораздо сложнее, когда дело дошло до секса. Я, разумеется, настаивал на том, чтобы мы пользовались презервативом. Она к тому времени уже успела рассказать мне всё про Вентерса. Я, изображая благородство, сказал, что доверяю ей и готов заниматься с ней любовью без презерватива, но, чтобы у неё не оставалось никаких сомнений, я обязан честно признаться ей, что в прошлом был неразборчив в связях. Учитывая историю с Вентерсом, она просто обязана знать об этом. Тут она пустилась в рев, и я уже было решил, что дело моё пропало, но, как выяснилось, это были слёзы признательности.

— Знаешь ли ты, Дэйви, какой ты замечательный человек? — сказала она.

Если бы ей было известно, что я собираюсь сделать, она не стала бы торопиться со столь поспешными выводами. Мне стало не по себе, но я вспомнил о Вентерсе и моя уверенность тут же вернулась обратно.

Я рассчитал все так, что ухаживал за Фрэнсис как раз в то время, когда Вентерс стал уже совсем плох и не мог покидать хоспис. За его организм принялись сразу несколько болезней, но безусловным лидером среди них была пневмония. Вентерс, как и большинство торчков, заразившихся СПИДом через иглу, избежал этих жутких раков кожи, которые преобладают среди голубых. Основным соперником пневмонии была острая молочница, поразившая его горло и пищевод. Молочница была не самым страшным из недугов, терзавших этого ублюдка, но именно она, не поспеши я, могла его доконать. Он угасал очень быстро — даже чересчур быстро для моего плана, и я боялся, что вонючий урод откинет ласты прежде, чем я приведу этот план в исполнение.

Возможность подвернулась в самое подходящее время — я думаю, что это была только наполовину моя заслуга, вторая половина была обусловлена чистым везением. Вентерс из последних сил боролся со смертью: от него всего-то и осталось, что кожа да кости. Врач сказал, что он может умереть в любой день.

Я добился от Фрэнсис, чтобы она позволила мне сидеть с ребёнком, поскольку я настаивал на том, чтобы она как можно больше времени проводила с друзьями. Вечером в субботу она собралась к подруге на карри, оставив меня дома наедине с мальчиком. Я не мог не воспользоваться подвернувшейся возможностью. В пятницу накануне великого события я решил навестить моих родителей. Я решил сообщить им о моём диагнозе, зная, что это скорее всего будет мой последний визит к ним.

Квартира моих родителей находится в Оксганге. Этот район всегда казался мне в детстве ужасно современным. Теперь он выглядел очень странно, как пришедшая в упадок реликвия давно минувшей эпохи. Дверь открыла моя прародительница. Какую-то секунду она смотрела на меня настороженно, затем поняла, что это я, а не мой младший брат, так что деньги из чулка сегодня вытаскивать не придётся. Облегчение было таким сильным, что она вся стала сама любезность.

— О, привет, бродяга! — пропела она, поспешно впуская меня внутрь.

Причина поспешности стала мне ясна, когда я увидел, что по телевизору показывают «Улицу Коронации». Майк Болдуин как раз находился в той точке сюжета, когда он ссорится со своей сожительницей Альмой Седжуик и заявляет ей, что на самом деле он влюблён в богатую вдову Джеки Инграм. Майк ничего не может с этим поделать, потому что стал рабом любви и им управляет внешняя сила, которой он не в состоянии сопротивляться. Я, как выражается Том, «испытывал к нему сочувствие», поскольку сам был рабом, но не любви, а ненависти — силы не менее могущественной. Я сел на диван.