Ирвин Уэлш - На игле

Я схватил его за поредевшую шевелюру и оторвал его голову от подушки. С извращенным восторгом я отметил, что череп его свободно болтается внутри кожаного мешочка. Я поднес фотографию к самому его носу.

— Мне подумалось, что из юного Кева вырастет такое же дерьмо, как и из его папочки. Поэтому, когда мне надоело трахать его мамочку, я решил немного заняться его, так сказать, профессиональным воспитанием. Я решил, что раз ВИЧ к лицу старшему Вентерсу, то он будет к лицу и младшему.

— Кевин… Кевин… — продолжал завывать Алан.

— К несчастью, дырка в его жопе оказалась мне тесновата, поэтому пришлось её слегка рассверлить при помощи дрели. Увы, я слегка увлёкся и начал сверлить дырки где ни попадя. Дело в том, что он слишком напоминал мне тебя, Ал. Я бы хотел сказать, что это было совсем не больно, но не могу тебе лгать. По крайней мере он умер довольно быстро. Быстрее, чем если бы он гнил заживо в постели. Только двадцать минут кричал и мучился. Ты абсолютно прав, Ал, эта болезнь не щадит никого.

Слёзы катились по его щекам. Он продолжал повторять «нет», но уже тихо, в промежутках между рыданиями. Его голова тряслась в моей руке. Испугавшись, что может войти сестра, я достал одну подушку у него из-под головы.

— Последним словом, которое произнес маленький Кевин, было слово «папа». Это последнее, что сказал твой спиногрыз, Ал. Извини, приятель, папа тебе не поможет — вот что я ему ответил. Папа тебе не поможет.

Я заглянул ему прямо в зрачки и не увидел там ничего, кроме черных дыр, исполненных страха и полной капитуляции. Тогда я отпустил его голову, прижал подушку к его лицу и заглушил ею отвратительные всхлипывания. Я крепко держал подушку, положив на неё сверху голову, и то ли напевал, то ли нашептывал слегка измененные слова допотопного шлягера группы «Бони М»: «Прощай, крутой чувак, ты был большой мудак…»

Я пел, пока слабое сопротивление Вентерса не прекратилось полностью.

Продолжая прижимать подушку к его лицу, я вытащил из ящика его тумбочки номер «Пентхауса». Ублюдок в последнее время так ослабел, что, наверное, даже с трудом переворачивал страницы, не говоря уже о том, чтобы дрочить. Однако он всегда был и оставался законченным гомофобом, который постоянно с нелепым пылом подчеркивал правильность своей сексуальной ориентации. Даже гния заживо, он больше всего на свете боялся, как бы никто не посчитал его пидором. Я положил журнал на подушку и лениво пролистал его, перед тем, как пощупать у Вентерса пульс. Пульса не было. Он рассчитался с жизнью. И, что важнее всего, умирал он, испытывая чудовищное горе.

Я убрал подушку с лица покойника, приподняв его уродливую хрупкую голову, а затем позволил ей упасть обратно на неё. Несколько мгновений я изучал его лицо. Глаза были широко открыты, рот тоже. Это была глупая, жестокая карикатура на человеческое существо. Впрочем, наверное, так и полагается выглядеть трупам. Но Вентерс выглядел трупом ещё при жизни.

Моё торжествующее презрение вскоре сменилось приступом тоски. Я перестал понимать, зачем я всё это сделал. Отвернувшись от тела и посидев ещё пару минут, я направился сказать медсестре, что игрок Вентерс покинул поле.

Прощаться с телом Вентерса в крематорий я явился вместе с Фрэнсис, чтобы поддержать её в эту трудную минуту. Впрочем, похоронам этим вряд ли суждено было попасть в Книгу рекордов Гиннесса по числу присутствовавших. Явились только мать и сестра покойного, Том и несколько парней из группы поддержки «Болен СПИДом с бодрым видом».

Поскольку священник не мог сказать об Алане почти ничего хорошего, речь его оказалась краткой и во всех отношениях приятной. Алан сделал много ошибок в своей жизни, сказал он. Никто не стал ему возражать. Как и всех нас, Алана будет судить Бог, который дарует ему прощение. Мысль, не лишенная занятности, но, боюсь, дедушку в белой хламиде ждет крупный геморрой, если этого подонка пустят на небо. А если его всё же пустят, то — уж простите меня покорно — я, пожалуй, попробую счастья в более жарких краях.

Выйдя наружу, я принялся изучать венки. У Вентерса был только один с надписью «Алану от любящей мамы и Сильвии». Насколько мне помнилось, они ни разу не навестили его в хосписе. Очень мудро с их стороны. Некоторых людей легче любить, когда они от тебя далеко. Я пожал руки Тому и всем остальным, а затем отвел Фрэн и Кева в шикарное кафе-мороженое в Муссельберге.

Разумеется, я обманул Вентерса насчет того, что я сделал с Кевином. В отличие от его отца я не был зверем в человеческом облике. Впрочем, я не особо горжусь даже тем немногим, что я действительно сделал. Я не имел права подвергать здоровье ребенка такому риску. Работая в операционной, я многое знал о работе анестезиолога. В отличие от свинских садистов типа Ховисона они поддерживают тебя на плаву. После того как ты отрубаешься после укола, это они следят, чтобы ты оставался под анестетиками в бессознательном состоянии, и следят за системами поддержания твоей жизнедеятельности. Все параметры твоего организма находятся у них под контролем. Об этом тоже заботятся анестезиологи.

Хлороформ намного грубее и намного опаснее. Я до сих пор содрогаюсь, вспоминая, какому риску я подверг маленького человечка. К счастью, Кевин проснулся, отделавшись только головной болью и обрывками кошмаров, в которых отразилось невольное путешествие на кухню.

Раны я изобразил при помощи кое-каких товаров из магазина розыгрышей и эмалевых красок «Хамброл». Используя косметику, принадлежавшую Фрэн, и обычный тальк, мне удалось превратить лицо Кевина в на редкость убедительную маску смерти. Но самой моей большой удачей было, разумеется, то, что мне удалось похитить три пластиковых мешка с кровью по пинте в каждом. Я украл их из холодильника в патологоанато-мической лаборатории при нашей больнице. Я чуть не сошел с ума — ведь этот козел Ховисон подозрительно посмотрел на меня, когда я прошел по коридору мимо него, но, впрочем, он всегда на меня так смотрит. Думаю, это потому, что я однажды обратился к нему «доктор» вместо обычного «мистер». Он странный тип. Впрочем, большинство хирургов — странные. Без этого на такой работе не выдюжишь. То же самое относится, пожалуй, и к работе типа той, что у Тома.

Усыпить Кевина было совсем нетрудно. Гораздо труднее оказалось поставить всю сцену, а затем устранить её следы в течение каких-то тридцати минут. Сложнее всего было отмыть мальчугана от краски перед тем, как уложить его обратно в постель. Пришлось использовать не только воду, но и растворитель. Остаток вечера я провел, драя кухню, чтобы не осталось следов крови. Овчинка, впрочем, стоила выделки. Фотографии казались подлинными. Достаточно подлинными для того, чтобы одурачить Вентерса.