Ирвин Уэлш - На игле

Забавно, но Вентерс видел во мне родственную душу, не подозревая, что я посещал собрания с единственной целью — изучить его поближе. Я никогда сам не выступал на встречах, а на тех, кто выступал, смотрел с циничным выражением на лице. Подобное поведение служило предпосылкой для сближения с Аланом Вентерсом.

С парнем этим подружиться было легче легкого: ведь никто больше не хотел и знать его, так что я стал его другом за отсутствием иных кандидатур. Мы начали пить вместе: он пил лихо, я — осмотрительно. Я начал узнавать все больше и больше о его жизни, собирая информацию постоянно, систематично и основательно. Я окончил химический факультет в Стратклайдском университете, но во время своей учебы там я не изучал ни одной дисциплины с тем прилежанием, с которым я сейчас изучал Вентерса.

Вентерс подцепил ВИЧ, как и большинство людей в Эдинбурге, через грязную иглу, впрыскивая героин. По иронии судьбы, ещё до того как у него нашли ВИЧ, он завязал с героином, но теперь превратился в самого настоящего алкоголика. Он пил, не закусывая, все подряд, изредка только запихивая в рот какой-нибудь тост или булочку посреди многодневного запоя, поэтому его ослабленный организм стал легкой добычей для всевозможных смертельно опасных инфекций. За время общения с ним я понял, что долго ему не протянуть.

Так оно и вышло: вскоре у него развилось множество инфекционных заболеваний. Впрочем, ничего не изменилось — Вентерс вёл себя точно так же, как и прежде. Он начал всё чаще наведываться в хоспис: сначала на правах амбулаторного пациента, а затем ему выделили собственную койку.

Когда бы я ни отправлялся в хоспис, всегда лил дождь — мокрый, ледяной, настойчивый, — сопровождавшийся ветром, который пронизывал меня насквозь через все слои одежды, словно рентген. Переохлаждение означает простуду, а простуда означает смерть, но в то время мне было на это наплевать. Теперь я, разумеется, слежу за собой. Но тогда я был всецело поглощен одной-единственной задачей.

Здание хосписа довольно симпатичное: они заложили серый бетон желтым кирпичом. Однако дорога из жёлтого кирпича не ведёт к этому месту.

С каждым визитом к Алану Вентерсу последнее посещение становилось все ближе и ближе, а вместе с ним — и моя месть. Вскоре время, когда ещё можно было надеяться на то, чтобы вырвать у него прочувствованное извинение, миновало. На каком-то этапе мне казалось, что я хочу не столько отомстить Алану Вентерсу, сколько услышать раскаяние из его уст. Тогда бы я мог умереть с верой в фундаментальную доброту человеческой природы.

Сморщенное вместилище из кожи и костей, которое заключало в себе жизненную энергию Вентерса, выглядело несколько неподходящим жилищем даже для самого завалящего духа, не говоря уж о таком, которому предстоит спасти чью-то веру в человечество. Считается, что изможденное и распадающееся тело позволяет духу выступить несколько наружу и сделать его существование более наглядным для нас, смертных. Это мне сказала Гиллиан из госпиталя, в котором я работал. Гиллиан очень набожная, и ей нетрудно верить в такие штуки. Каждый видит то, что хочет видеть.

Чего же я хотел на самом деле? Боюсь, что с самого начала скорее мести, чем раскаяния. Вентерс мог бы молить о прощении, как нашкодивший ребенок: это все равно не удержало бы меня от осуществления моих намерений.

Беседы с самим собой — это побочный продукт моих бесед с Томом. Он всегда напирает на прописные истины: ты пока что ещё не умер и ты должен жить до того момента, пока не умрёшь. За всеми этими рассуждениями лежит вера в то, что о суровой реальности неминуемой смерти можно забыть, если больше думать о нынешней реальности, в которой ты ещё жив. Тогда я в это не верил, но теперь верю. Ты по определению должен жить до того момента, пока не умрешь. А значит, лучше прожить эту жизнь весело и с удовольствием на тот случай, если после смерти тебя ни хера не ждёт (а я подозреваю, что так оно и есть).

Медсестра в больнице немного походила на Гэйл — девушку, с которой у меня в своё время был роман, который кончился, как обычно, печально. У неё на лице было постоянно то же самое холодное выражение, но в случае медсестры оно во многом диктовалось профессиональными соображениями. В случае же с Гэйл подобная отрешенность не диктовалась ничем. Медсестра посмотрела на меня взглядом, в котором читались усталость, ответственность и покровительственность.

— Алан очень слаб. Пожалуйста, не задерживайтесь надолго.

— Понимаю, — улыбнулся я кротко и хмуро.

Поскольку она играла роль озабоченного профессионала, я решил играть роль заботливого друга. По-моему, с ролью я справлялся очень неплохо.

— Какое счастье, что у него есть такой преданный друг, — сказала она, выказывая явное удивление тем фактом, что у такого омерзительного ублюдка могут вообще быть какие-либо друзья.

Я прохрюкал что-то неразборчивое и вошел в комнатку. Алан выглядел ужасно, и я забеспокоился: а вдруг этот ублюдок не протянет ещё одну неделю и избежит ужасной участи, которую я уготовил ему? Надо торопиться.

Для начала мне доставляло огромное удовольствие созерцать физические страдания Алана. Когда я заболею, я не позволю себе дойти до подобного состояния — вот уж хер! Лучше уж я закрою гараж, сяду в машину и заведу мотор. Вентерс, дерьмо такое, не осмелился сойти со сцены по собственной воле. Он решил тянуть до самого последнего, очевидно, для того, чтобы причинить как можно больше неудобств всем окружающим.

— Как дела, Ал? — спросил я.

Дурацкий вопрос, конечно же. Но тем не менее, несмотря на всю его идиотичность, у людей принято постоянно задавать его в подобных ситуациях.

— Неплохо… — прохрипел он в ответ.

Ты уверен, Алан, мальчик? Совсем уж так неплохо? Выглядишь ты нездорово. Возможно, просто подцепил эту заразу, которая сейчас ходит по городу. Прими пару таблеточек дисприна, ляг в постельку и завтра будешь как огурчик.

— Болит? — спросил я с надеждой.

— Не-а… они дают мне наркотики… дышать тяжело… — Я взял его руку и удивился, заметив, как он вцепился в мою своими костлявыми слабыми пальцами. Я готов был расхохотаться в его лицо, похожее на лицо мертвеца, увидев, что он с трудом удерживает веки в приподнятом положении.

Увы, бедняга Алан. Я знал его, сестра. Он был редкостный мудак, совершенно несносный тип. Я смотрел, с трудом сдерживая ухмылку, как он ловит ртом воздух.

— Всё в порядке, приятель. Я здесь, — сказал я.

— Ты отличный парень, Дэйви… — пробулькал он, — какая жалость, что мы раньше друг друга не знали…

Он на миг открыл глаза и снова закрыл их.

— Действительно, ужасно жалко, говенный уродливый ублюдок, что я не знал тебя раньше, — прошипел я в его закрытые глаза.