Ирвин Уэлш - На игле

Я не поверил ни одному его слову. Возможно, я так привык ко лжи, что правда начала звучать для меня нестерпимой фальшью. И всё же.

— Ты по ним скучаешь.

— Да, конечно, — говорит он, а затем: — Ложись в постель, мой друг. Спи. Ты мне нравишься. Можешь у меня остаться ненадолго.

Я пытливо посмотрел ему в глаза. Физической опасности он не представлял, так что я подумал: «Да пошло оно все в жопу, я так устал» — и вскарабкался на кровать. Тут я вспомнил Денниса Нильсена, и в голове у меня промелькнуло сомнение. Я уверен, что многие его жертвы тоже считали, что он не представляет физической опасности, а потом он душил их, обезглавливал, а головы отваривал в большом котле. Нильсен работал в том же самом Центре трудоустройства в Криклвуде, в котором работал один парень из Гринока, которого я знал. Парень из Гринока сказал мне, что как-то на Рождество Нильсен принес карри, которое он приготовил для своих сослуживцев по Центру. Возможно, все это только треп, но кто знает? Как бы то ни было, я закрываю глаза, и усталость тут же берёт своё. Я слегка напрягаюсь, когда он садится на край кровати рядом со мной, но вскоре успокаиваюсь, потому что он не предпринимает никаких попыток прикоснуться ко мне — к тому же мы оба одеты. Я проваливаюсь в болезненный смутный сон.

Я просыпаюсь, совершенно не представляя себе, сколько времени я проспал. Во рту у меня сухо, а всё лицо почему-то мокрое. Я прикасаюсь пальцами к щеке. Все мои пальцы испачканы в липкой молочно-белой жидкости. Я поворачиваюсь и вижу, что старый козёл лежит рядом со мной абсолютно голый и сперма капает с конца его толстого и короткого члена.

— Мерзкий старикашка! Ты дрочил на меня, пока я спал! Гнусная старая перхоть!

Я чувствую себя полным ничтожеством, использованным носовым платком или чем-то в этом роде. Я прихожу в бешенство, бью старого ублюдка по морде и спихиваю его с кровати. Он похож на отвратительного толстого гнома с отвислым брюхом и лысой головой. Я попинал его немного, но вскоре завязал, потому что услышал, что он плачет.

— Блядский рот, какой же ты говнюк, какой же ты…

Я принимаюсь ходить взад-вперед по комнате, но его всхлипывания нервируют меня. Найдя на одной из латунных стоек кровати халат, я прикрываю им уродливую наготу Джиованни.

— Мария! Антонио! — всхлипывает он.

Я не успеваю даже понять, как это случилось, но я уже обнимаю старого мерзавца и утешаю его.

— Извини, приятель. Извини. Прости. Я тебе не хотел делать больно, просто пойми — со мной такое в первый раз случается, чтобы на меня кто-нибудь дрочил.

Это чистая правда.

— Ты такой добрый… что мне теперь делать? Мария, моя Мария… — завывает он.

От Джиованни разит перегаром, потом и спермой. В полумраке кажется, что рот занимает половину его лица: огромная чёрная дыра.

— Слушай, пошли лучше отсюда в кафе… Поболтаем маленько, позавтракаем. Плачу я. Есть одно симпатичное местечко на Ридли-роуд возле рынка, прикинь? Оно, должно быть, уже открылось.

За предложением моим стоял не только альтруизм, но и собственный эгоистичный интерес. Во-первых, так я постепенно приближался к квартире Мела в Далстоне, а во-вторых, мне хотелось как можно быстрее свалить из этого мрачного полуподвала.

Я оделся, и мы тронулись в путь. Мы ковыляли по Хай-стрит и Кингсленд-роуд, пока не оказались возле рынка. В кафе оказалось на удивление людно, но мы все же нашли свободный столик. Я заказал багель с сыром и помидором, а старый удод — какое-то ужасное чёрное варёное мясо, которое с таким удовольствием жрут еврейские парни со Стэмфорд-Хилл.

Старый мудел принялся тараторить что-то об Италии. Он был женат на этой самой Марии уже много лет, и тут семья узнала, что он трахается с её младшим братом Антонио. Трахается, это я грубовато выразился, потому что у них была самая настоящая любовь. Он любил этого парня, но и Марию тоже очень любил. Я думал, что я погубил всю свою жизнь наркотиками, но, оказывается, некоторым удаётся погубить её и при помощи любви. Трудно в это даже поверить.

Короче, у неё имелись ещё два брата — оба настоящие мачо, католики до мозга костей и (если верить Джи) со связями в неаполитанской коморре. Естественно, этим уродам такая история была все равно что серпом по яйцам. Они подстерегли Джи на выходе из принадлежавшего его семье ресторана, и отмудохали беднягу в говно. Антонио чуть позже досталось ничуть не меньше.

После этого Антонио наложил на себя руки. У них там, как объяснил мне Джи, это совсем не приветствуется. Он бросился под проходящий поезд. Впрочем, это нигде особенно не приветствуется. Джи сбежал в Англию, где работает то в одном, то в другом итальянском ресторане, живёт во всяких грязных комнатушках, паразитируя на молодых парнишках и стареющих бабах. Впрочем, иногда это они, напротив, паразитируют на нем. Жуткая жизнь, как послушать.

Дух мой воспарил, когда мы приблизились к дому Мела, и я увидел, что в окнах горит свет, и услышал громкую музыку в стиле «рэггей». Видно было, что там подходит к концу затянувшаяся вечеринка.

Как приятно было снова увидать знакомые лица! Все сукины дети оказались там — и Дэйво, и Сюзи, и Ннксо (нажравшийся до полной потери пульса), и Шарлин. Тела валялись по всему полу квартиры. Две клюшки танцевали друг с другом, а Шар танцевала с их парнями. Поль и Никси курили: опиум, не гашиш. Большинство английских торчков, которых я знаю, предпочитают курить героин, а не ширяться по вене. Игла куда привычнее у нас в Шотландии, в Эдинбурге. Тем не менее я завожу беседу с этими уродами.

— Охуительно, что ты снова к нам нагрянул, старик!

Никси хлопает меня по плечу, но, заметив Джи, шепчет:

— А это что за старый хрен с тобой?

Я ведь, как вы поняли, притащил его с собой: после того как я выслушал его историю, у меня не хватило духу оставить бедолагу на улице.

— Всё в порядке, приятель. Рад тебя видеть. Это Джи, мой дружбан. В Стоуки живёт. — Я хлопаю старину Джи по плечу

У старого пня на лице такое выражение, какое бывает у кроликов, когда они тыкаются мордой в решетку клетки, выпрашивая листик салата.

Я отправляюсь шарашиться по квартире, оставляя Джи в компании Поля и Никси болтать о Неаполе, Ливерпуле, но не о городах, а о том, о чём могут говорить настоящие мужчины, — о соответствующих футбольных клубах. Иногда я и сам прусь от таких разговоров, но чаще их бесцельная занудность вгоняет меня в глубочайшую депрессию.

В кухне два парня спорят о подушном налоге. Один из мальчиков полон подозрений, другой же явно из тех, кто радостно вылизывает жопу лейбористам или тори в ответ на любую их инициативу.

— Ты — полный мудак, по меньшей мере в двух случаях. Во-первых, если ты думаешь, что у сраных лейбористов есть хоть малейший шанс пролезть во власть ещё один раз в этом столетии, во-вторых, если ты думаешь, что от этого в этой говённой стране хоть что-нибудь изменится к лучшему, — вмешиваюсь я в их беседу.