Витомил Зупан - Левитан [Роман, а может, и нет]

Дома у них есть большая овчарка. И она ему прямо перед людьми трет босой ногой, да еще эта зараза псина укладывается на спину и начинает тяжело дышать. Бог знает, если они не делают этого, когда остаются одни. Однажды жена мыла кухню, и пес на глазах у мужа наскочил прямо на нее сзади, будто у этого черта уже есть опыт. Конечно, перед мужем она не смела ему отдаться. И падла псина был по-настоящему разочарован, когда должен был отправиться в переднюю.

Итак, эту эпоху я окрестил для себя «Зоопарк».

До ранней весны было еще ничего. Самым тяжелым было возвращение зимы.

Один избил жену во время посещения, у другого стали случаться приступы, похожие на падучую, корзинщик, каждый день ходивший на работу, принес в камеру голубя, но надзиратель узнал об этом и приказал чистильщику найти голубя и убрать. Голубь находился в коробке ЮНРРА с дырочками. В камере поднялся почти бунт. Половина из нас отправились в карцер. Трое по трое на бетоне. Чисто символически — всего день и ночь, и нас оставили в покое.

В карцере я познакомился с сифилитиком Антоном, отбывавшим наказание, поскольку у него в пакете с грязным бельем, который он хотел отправить дочери, нашли записку для нее. Там он написал, что голоден и что получил обморожение. А жаловаться на КаИДэ — это тяжкий проступок. Антон «жил» через несколько камер от моей. Он был очень неприветливым, закрытым в себе человеком, его отношение ко мне было исключением. У него был нос крючком и в глазах странный желтоватый отблеск, как от наручников. Он рассказал мне, как «заслужил» сифилис; сейчас у него было только две язвы, а дело доходило уже до семи. На двадцатом году супружеской жизни он заметил какие-то мозоли на пенисе и стал их мазать какими-то мазями, но они не проходили, он решил сходить к врачу и спросить совета. (Он работал в больнице, на вскрытии.) Определили сифилис. С кем общался? Да от свадьбы только с женой. Двадцать лет. Пусть жена тоже придет на осмотр. Ему пришлось хитростью отправить ее к доктору. Ясно — отличный сифилис. Он ее избил, но она ни в чем не хотела сознаваться. Он развелся. А теперь сифилитиков еще и изолировали, так что вся тюрьма показывает на них пальцами: смотрите, это сифилитики!

Когда мы выбрались из подземелья, я иногда посылал ему какой-нибудь гостинец — шоколад, сухари, кусочек сала. Он был очень благодарен, может, на мой вкус даже чересчур. Я посылал ему эти вещи скорее для того, чтобы в себе самом побороть отвращение к нему.

Арестован он был из-за значительного хищения со склада, но это я должен был выяснять у чистильщика, а тот у надзирателя. Сам он сказал — что из-за происков соседа, «вы ведь знаете, какие сегодня люди».

Человек под арестом становится страшно чувствительным по отношению к собственной чести. Я никогда не говорил ему, что знаю о настоящей причине приговора. Говорят, что он по-глупому просто возил товар ночью на тележке и что его сразу же поймали, так что соседу при этом делать было нечего. Неправдой было и то, что у него только две сифилитические язвы, наоборот — как сказал медбрат, «целые поля», поскольку он вообще не хотел лечиться. На прогулке он любил подойти ко мне, но опять отходил, видя, что мне скучно слушать жалобы на людей, с которыми он вынужден находиться в камере. Позже станет понятно, почему я так подробно его описываю.

Той ранней весной в тюрьме многое случилось.

Двое сошли с ума, и их отвезли в сумасшедший дом.

Какой-то молодняк в жестяной мастерской схватил надзирателя и остриг его на нет, это были почти одни «пограничники» (осужденные за попытку нелегального пересечения границы). Их потом крепко отделали в карцерах, но их дух ничуть не был сломлен. Новое поколение арестантов. Они больше не обступали старых грабителей и взломщиков, тюремных знаменитостей, как их предшественники. Ничто не вызывало в них ни страха, ни уважения. Они были авангардом золотой молодежи, у многих из них отцы занимали высокие посты. Самой удивительной была встреча отца, пробывшего в заключении уже десять лет, и восемнадцатилетнего сына, жившего с матерью и отца не видевшего двенадцать лет. Абсолютно никакой сентиментальности. Сын сказал отцу: «В том, что тебя поймали, нет ничего странного, но вот что поймали меня — бесит». В тюрьме они организовывали свои компании, пограничники не общались с уголовниками, поскольку те более низкого уровня. Новизна приходящего поколения была еще и в том, что они громко жаловались на еду и писали дерзкие жалобы в администрацию. Они разговаривали о своих планах на будущее за кордоном. Выражали уверенность, что переход границы — это право любого гражданина и каждый волен выбирать, где хочет жить. Конечно, им давали по несколько месяцев, самое большое год или полтора за те самые «деликты», за которые в той же самой тюрьме люди сидели уже годами и были осуждены на двадцать, пятнадцать, двенадцать лет. Диалектические анахронизмы. Старых арестантских клинков эти новые люди раздражали. Я разговаривал с одним школяром, семью которого когда-то знал. Сначала он сказал, что на воле «тот же черт, что и раньше», но на расспросы ответил, что искусство в основном направленно на абстракционизм, что архитекторы копируют западные образцы, что в театре по большей части западные произведения, что цены постоянно растут, что иностранцы из западных стран приезжают в страну все в большем количестве, что в газетных публикациях — один большой беспорядок, а в литературе пал социалистический реализм, однако в остальном не ощущается никакого послабления; можно писать стихи без запятых и точек и с прописных букв, но ни одного табу не преодолели; партизанскими фильмами люди пресытились и не хотят их больше смотреть; всё вместе — одна большая потемкинская деревня, закончил он, и люди уже как-то привыкли к ней, поэтому-то политика их интересует все меньше и меньше; началась гонка за личным стандартом.

КРАТЧАЙШИМ ПУТЕМ: Снег валился в те дни и ночи с крыш. — Вчера впервые дохнула весна — едва уловимо — и на серые крыши корпуса «Цэ» — брызнула кровь — вора, грабителя, убийцы, стража границы, — что с курсов Всеобщей боли путь избрали кратчайший. — Правда, мы, каторжане, день этот преступный прославили, — проклятый день, — который накинули нам, — чтоб в этом году была бы нам дольше темница.

СНЫ ТРЕТЬЕГО МАРТА: В давних снах мне приснилось небо — и змея летящая, как на старинной картинке, — над самой землей летела змея, — с земли поднялся косматый поджарый лев, — змею он хватает лапами, зубами ее разрывает, — и в душе засияло счастье спасенья. — С любопытством я зажил солнечным утром. — Но день принес одну только новость: — снова кровь обрызгала стены, скончался пятый.

ДНЕВНЫЕ НОВОСТИ МАРТА: Серое небо, желтый дым, ползущий по земле, — снег постепенно тает, медленно капает с крыш, — большие вороны перелетают с окна на окно, — мерзким кошачьим голосом кричат. — Молот кузнечный поет. Резкий выстрел. — Воробьи уже вьют гнездо. Поезд проносится мимо. — Мы смотрим картинки в иллюстрированном журнале. — Английский актер, в выходном костюме, дает автографы. — Мы смеемся над тем, как он выглядит. Целая пропасть. — Конкурс памятников неизвестному — политическому узнику. — Вдруг новость: опять несут заключенного, — опять он вскрыл себе жилы. — По ночам говорят каторжане, кричат и бегут во сне, — нападают на крепости и города, — сражаются на фронтах. — Тощий хорват сошел с ума. Кричит и крушит.