Виктория Лебедева - Без труб и барабанов

Она села в зале ожидания, чтобы немного успокоиться. Сняла ветровку, перебросила через спинку соседнего кресла и расслабилась, прикрыла глаза, еще немного припухшие от слез. Как же так получается, думала Ольга. Везде писали про жуткое российское воровство, а тут — сама прохлопала, бери не хочу. И вдруг все так легко вернулось — прямо в руки... Нет, мир не без добрых людей, думала Ольга с благодарностью и тихонько ощупывала сумочку, водворенную на место. Что бы она сейчас делала без нее? Решила Мартину ничего не рассказывать, по крайней мере, до возвращения. Время было к обеду, пора было, пожалуй, что-нибудь съесть. Ольга открыла глаза, потянулась, поднялась. Протянула руку за ветровкой.

Ветровки не было. Ни на кресле, ни под ним.

Второй рейс был глубокой ночью. В самолете не спалось. Перебила сон, перенервничала — и теперь завидовала тем счастливцам, которые, едва взлетев, уснули. Впрочем, половина салона так же, как она, полуночничала. Кто-то смотрел кино, кто-то играл, кто-то слушал музыку или уткнулся в электронную книжку. Ольга подумала, что лет пятнадцать назад все они, пожалуй, сидели бы, раскрыв газеты и журналы.

Рейс как рейс — ничего особенного. Пассажиры не были агрессивнее, чем она привыкла, или хуже одеты. Люди как люди — зевающие, сонные, согласно времени суток. Зябко кутающиеся в кофточки и курточки, в казенные пледы.

Плед оказался колючий, но теплый. Ольга сидела и думала, что, пожалуй, не стоило сегодня днем гулять по Москве. Когда-то она прожила здесь год, и никакой особой привязанности к этому городу не чувствовала. Он был похож на все прочие чужие города — так же равнодушна Ольга оставалась к Берлину и Бонну, к Братиславе и Варшаве, к Стамбулу и Лондону, к Парижу и Стокгольму… да что там — даже Прагу никогда не ощущала родной. Ольга вообще сомневалась, могут ли быть города — родными. Родными бывали только люди, а с родными людьми, куда бы ни занесло, там и будет дом.

Она ненадолго все-таки задремала, и ей приснилась Тереза-фон, гибкой спиной трущаяся об угол кровати, — и сразу без перехода Зденек, каким он был лет в пятнадцать. Он тогда проколол ухо и вставил медное колечко. Ольга и Мартин его дразнили. Сейчас Ольге снилось, будто вместо колечка в ухе у Зденека висит тяжелый скрипичный ключ, такой длинный, что касается

плеча, — раскачивается и тихо звенит, и она спрашивает: «Зачем? Зачем?! Тебе больно?» — А сын отвечает: «Я пойду поплаваю, холодно очень», — и дальше, опять без перехода, Таня в красной курточке встречает ее на станции в Кралупах, молодая, как была в год расставания, и такая же строгая. Говорит категорично: «Я возьму вещи. А то еще потеряешь!»

Ольга машинально схватилась за сумочку на груди и проснулась. Она не сразу сообразила, где находится. В салоне стоял ровный гул, вокруг почти все спали, только мальчишка через проход яростно тыкал в сенсорный экран планшета, от старания высунув язык.

Ольга подняла шторку и глянула за стекло. Самолет летел навстречу рассвету, над облаками стремительно расползался яркий малиновый надрез, небо над ним уже бледнело, ночная чернота отступала. Облака тянулись под крылом, и в редких разрывах ничего не было видно; там, в глубине, не ощущалось никакого дна, как будто не существовало ни Земли, ни ее бестолковых обитателей, а только те несколько человек, которые спали сейчас в салоне. Кажется, лет двадцать назад Ольга что-то такое читала. Самолет залетел в параллельное пространство, и в итоге все это не очень хорошо закончилось. Но она не боялась — было слишком красиво, чтобы бояться. Далеко внизу, мгновенно выросши из крошечной точки, животом почти касаясь облаков, чиркнул встречный самолет, оставив за собой два клубящихся белых хвоста, и, точно привязанное к ним, из надреза полезло, слепя глаза, солнце. Малиновый сироп разлился по манке облаков, насколько хватит глаз, малиновым и розовым окрасился обод иллюминатора, и плед, и Ольгина рука, которую вытянула она из-под пледа, чтобы прикрыть глаза, не ослепнуть. Она пожалела, что фотоаппарат остался в багаже, но потом подумала, что такое все равно на мыльницу не снимешь… да и не на мыльницу не снимешь — это можно только пережить. Мальчик в соседнем ряду победно ткнул в экран и откинулся на спинку кресла. Его лицо было довольным. Он все пропустил.

Как по команде замигали по салону лампы. Породистая высокая стюардесса, стараясь подавить зевок, объявила посадку. Люди в салоне стали просыпаться, закопошились, защелкали ремнями безопасности. Ольге сделалось немножко жаль, что все они проспали чудо — за стеклом все стало как обычно, утро включилось и заработало в стационарном режиме.

Облака опрокинулись под опасным углом и понеслись навстречу, заложило ухо, мелко завибрировала спинка кресла. Ольга зажмурилась — не от страха, а чтобы почувствовать нарастающую скорость не снаружи, внутри, и вот уже самолет мягко напрыгнул на полосу и побежал по ней, тормозя. И раз — остановился. В салоне раздались нестройные аплодисменты.

Она не стала торопиться. Подождала, пока соберутся и выйдут соседи, пропустила вперед тех, кто шел с хвоста. Не хотелось суетиться и толкаться — зачем? Набрала эсэмэс Мартину, но вовремя спохватилась, что в Кралупах еще глубокая ночь. «Вот я и вернулась», — подумала. Но ничего при этой мысли особенного не ощутила, никакого волнения. Даже страх встречи, кажется, ушел. Прислушалась к себе и удивилась внутренней тишине. Все сделалось как-то буднично.

Оставалось совсем немножко — получить багаж, отыскать автобус, сесть в него и поехать. Домой? Нет, поправила себя, не домой. К Тане. Давно надо было навестить Таню.

Глава 14

Наташка загрузила табло и следила за рейсом.

Ей до смерти надоел Военград, мама, почта, бедность, одиночество. Она всегда знала, что достойна лучшей участи. Но что-то не пускало жить по-человечески. Вспоминала своих первых мужчин, еще до Гены — и злилась. Ни один не оправдал ни надежд, ни доверия. Так же, как мать, Наташка постоянно задавала себе вопрос, чем провинилась перед этой чертовой жизнью. Допустим, она не ложилась костьми — никогда. Ну и что? Те, кто ложился, в основном так и оставались лежать, а зато прочим, баловням, блага прилетали прямо с неба. Баловни были не лучше Наташки, а часто как раз наоборот. По жизни везло стервам и шлюшкам — и не было предела изобретательности судьбы, когда она вдруг решала одарить тех, кто и так ни в чем не нуждался. К примеру, Катька Майер. Ничего в человеке особенного. А в девяносто первом всех этнических немцев позвали в Германию. Собирай вещи, приезжай да живи. И все! Катька больше не Катька, а Катарина. Обитает в Биссендорфе, замужем за местным. На фото в «Одноклассниках» вся такая иностранка. В чем ее заслуга? Получается, в том, что ее пленные родители после войны в Военграде немецкий квартал строили. Или вон Лидка. Вышла замуж за Пашку-чудика из параллельного. Красавица, отличница. А он — тощий очкарик. Все смеялись. А Пашка возьми да раскрутись. Деньги лопатой гребет. В Москву перебрались. Каждый год на Канарах отдыхают. Кто бы мог подумать… Нет, бывали и фейлы у людей. Сережка-маленький сторчался. Воронину муж с двумя детьми бросил. У Аристовой рак. Но все-таки… Почему Наташка должна думать об Аристовой или о Ворониной — жалко их ужасно, но и себя жалко не меньше.