Иван Комлев - Ковыль

– За день не выпьем, – усомнился Егор Кузьмич, – спортится.

– Не испортится, в кладовку на ночь поставишь, – Семён загорелся.

– Ну, – подтвердила продавщица. – Насос дам, только верните вместе с бочкой. Сразу, как опростаете. Пройдите в ту дверь.

Сбруев с Семёном прошли на улицу и с чёрного входа в подсобку. Выкатили бочонок и с помощью добровольных помощников аккуратно поставили его в будку кинопередвижки.

Егор Кузьмич вернулся в магазин:

– Вино есть?

– Только шампанское. Привезут не раньше понедельника.

– А сегодня какой день? – спросил Сбруев.

– Во даёт Бондарь!

– Деньги не считает, а уж дни ему чо считать?

– Пятница сегодня, Егор Кузьмич.

– Берёте? – поторопила продавщица.

Егор Кузьмич вздохнул:

– Оно, говорят, слабое. Сколько его надо?

– По бутылке на рыло, – подсказал Семён, – самый раз.

– Ха! – вокруг засмеялись. – Кого шампанским поить собираетесь?

Сбруев мысленно пересчитал женщин:

– Девять, по-моему.

– Бери десять, для ровного счёта.

Пока Сбруев рассчитывался, Семён вынес бутылки, устроил их в ящике из-под кинолент. Егор Кузьмич сел было в кабину, и тут оба враз спохватились:

– Жарёха-то с шипучкой не пойдёт!

Вернулись в магазин. Сбруев выгреб из кисета деньги, протянул продавщице:

– Белой, на все.

Шёл уже одиннадцатый час дня, гости изголодались, дожидаясь, когда можно будет приступить к завтраку, встретили машину возгласами облегчения.

– Наконец-то!

Бочка с пивом привела мужиков в восторг:

– Вот это да-а!

– Живём!

– Самый раз по погоде.

Июль держал марку: вторую неделю без единого облачка и без ветра.

– Горит, ой сгорит всё в полях, – сокрушался пьяненький Зотов и икал.

Он в этот день закончил «досрочно» класть печь, едва дождался, когда хозяйка занесёт щепок, затопил:

– Тянет, как в сказке!

Выпил поднесённый стакан водки и, оставив весь инструмент «до понедельника», поспешил к Сбруеву на шашлыки, законное право на которые он получил ещё с вечера, доставив Егору Кузьмичу паяльную лампу.

– Огороды надо поливать, – Дарья адресовала свою заботу младшему, – выгорит всё.

Петька об оставленном без присмотра огороде думал меньше всего, он в этот момент разъяснял Ивану, как надо пить, чтобы не опьянеть.

– Ты вот зря не ешь, молодая поросятина для желудка не вредная, всё равно что телятина. Ей-богу! Ну, ешь! Во-от. А теперь смотри: водочки немножко, – он налил в стакан чуть не до половины, – а, ничего, можно и столько. Ага! Разбавили сладким шипучим… Наташа, ты попробуй сперва. Ну, глоточек… Ага! Как? Хорошее! Скажи мужу: хорошее! Можно пить. Ваня, будь другом – вы-пей! Ну? Ну-у… Пошла?

Иван уступил, отпил глоток изготовленной Петром смеси.

– Пошла? Ведь пошла?

– Вроде пошла, – улыбнулся Иван.

– А я что говорил? Главное – закусон! Масло, сало, жаркое… Мы тебя тут быстро поправим…

Афоня сидел с краю стола насупленный и ни на кого не глядел. Да и глядеть ему было несподручно: один глаз заплыл у него почти совсем, другой тоже от синяка заузился.

Вечером его помануло на танцы не столько потому, что он не наплясался, а потому, что погнал его зуд в кулаках. Стоило в перерыве между фокстротом и танго Соньке отвлечься на разговор с бывшим одноклассником – тот заведовал аппаратурой на танцплощадке, как Афоня нашёл к кому придраться. Парень не очень вежливо оттёр его от своей девчонки.

– Пойдём выйдем, – сказал Афоня.

– Пойдём, – хмыкнул тот.

И они сошли с деревянного освещенного помоста между расступившимися парочками на травку и в тень. Афоня кулаками владел не хуже, чем ногами, но и налетел на умельца, на боксёра. Бой, возможно, оказался бы равным, несмотря на то что Афоня уступал супротивнику в росте, но тот скооперировался с друзьями, что в молодые годы Афони считалось зазорным, и они быстренько отделали любителя острых ощущений – расквасили ему нос, рассекли бровь, чуть не выхлестнули глаз. Всё было бы гораздо хуже, если бы Сонькин знакомый вовремя не заметил потасовку и не прекратил избиение.

Дарья дивилась: зять с разбитой мордой, а у дочери ни единого фонаря! Ай да Соня! Как наловчилась! Но и тревожилась мать: сегодня баба взяла верх, а завтра?

Александр измаялся за столом. Жена уехала, руки развязаны, а Татьяны нет. И Кирилловны нет. В чём дело? Он не пил, но не сразу дошло: Таня же на работе! Ладно, а куда девалась Кирилловна?

Завтрак затянулся, подошло время обеда. Дарья крутилась между летней печкой, домом, где она отдельно от пьяных кормила ребятишек, и застольем. Нина помогала ей, иногда подключалась и Соня. Едоков постепенно прибавлялось. Отоспался и пришёл Валеев. Изумился, когда перед ним поставили вместо стакана ковш. Он думал: с квасом, отпробовал – пиво!

– О! Холодненькое, – посмотрел растроганно на хозяйку, на Егора Кузьмича, похвалил: – Молодцы, молодцы!

Опростал ковш, разбудил аппетит, навалился на мясо и водку.

В четвёртом часу прибило к столу нового гостя: зашёл коммунхозовский инженер по фамилии Нечай. Поздоровался с народом, но с занятным видом к Егору Кузьмичу:

– Можно вас на минутку?

В сторону ему отойти не дали, усадили чуть не насильно за стол, при этом пуще всех старался Андрей Фомич – по той причине, что сам он должен был находиться в кочегарке в этот час.

– Я зашёл узнать, – сказал инженер, – как мне с вами быть? Отпуск оформить или вы справку о болезни принесёте?

– Справку? – Егору Кузьмичу стыдно, что он заставил солгать Андрея Фомича неделю назад насчёт своей болезни, и вот теперь инженер оказался в неловком положении, вынужденный поддерживать старых брехунов. – Извините, Георгий Тимофеевич.

– Ничего. Отпуск, значит. Всё равно кому-то надо отдыхать сейчас.

Валеев подсел к Нечаю, завёл умный разговор на политическую тему:

– Скажите вот, Георгий Тимофеевич, как у вас смотрят на обстановку в стране? Я отошёл сейчас от коллектива, но интересуюсь.

– То есть?

– Ну, вообще. Про Хрущева сколько анекдотов было, а про нового Ильича я пока не слышал. Уважают, значит, или как?

– Да, конечно, – подтвердил Нечай, но не очень уверенно. – Зарплата теперь выше стала. План выполнил – сорок процентов к окладу получи.

– За ту же самую работу? – уточнил Валеев.

– За ту самую.

– Хорошо!

Варя подбежала к Егору Кузьмичу:

– Дедуля, вас там какой-то дяденька спрашивает.

– Какой дяденька?

– Не знаю. Страшный!

Сбруев вышел за калитку. От клёна отделился Федька Воробьёв.

– Батя, – хриплый голос Федьки в парах перегара, глаза мутные, – дай бутылку – вот так надо! Взаймы! Верну через пару дней, сукой буду!

– Зайди, – предложил Сбруев, видя, как трясёт Федьку, – опохмелись.