Грим - Никита Никуда

Я думал, он с нами прощается так, но это он подозвал собаку, которая минутой раньше выбежала за ворота и пустилась обнюхивать улицу. Но собака, минуя его руку, с лаем набросилась на Семисотова, в злобном ознобе взъерошив на себе шерсть. Тот побледнел. Испугался он, на мой взгляд, больше, чем этот некрупный пес заслуживал.

- Убери брехуна! - вскричал он, соскочил с тротуара, отступил в траву, споткнулся о пень и растянулся в крапиве, где и был укушен раззадоренным псом. Дед, ухватив пса за ошейник, оттащил в сторону.

- Эк тебя... - Сказал дед неодобрительно. - Натравил на себя собаку. Куда ж ты кинулся от нее? Она же преследователь.

- Цепляется всякая псячина, - злобно сказал Семисотов, надкушенный собакой, влезая в авто. - Время теряем, Евгений Романович. Еще наводчицу надо забрать.

Я сел. Мы тронулись. Дед только икнул вослед. Но его собака, частя скоробрехом, бросилась вдогонку за нами.

- Вот прицепилась, проклятая. Словно прицеп, - проворчал Семисотов.

Я считал, что это мое приключение. И никого кроме меня, не касается. У меня свои счеты с этой мечтой. Стоит теперь признаться, что я, отправляясь на родину, держал ее в голове во главе угла. Мало того, что пожарный прилепился к моей мечте, а теперь и Маринка. Состояние невеселости овладело мной.

- Втроем нас будет больше, - успокаивал меня майор. - Мало ль какие сюрпризы готовит нам этот вояж. Предстоят трудности, поиски. А женщины в этом отношении - более интуитивные существа. А вдруг придется с геологами схватиться? Семеро всегда побьют одного, даже если он нападет первым.

Оказалось, что у них все было уже приготовлено. Лопаты, топоры, продукты - и на меня в том числе. Майор, переоблачившись в армейское х/б - с погонами, с майорской звездой, с эмблемой, похожей на ананас, которую я видел над воротами ВПЧ, а теперь у него в петлице - быстренько погрузил снаряжение в багажник, покуда я в унынии пребывал. Не в такой компании я себе представлял это волшебное путешествие.

Они что-то надолго застряли наверху. Упражнялись в супружестве? Я все еще был в сомненьи. Отменить - пока еще не вынут жребий? Что-то лопнуло или хлопнуло что-то о что-нибудь. Вероятно, створка окна. Из подвала, спуск в который был прикрыт шиферной крышей, выскочила вчерашняя кошка. За ней пулей пустился пудель. Какой-то пинчер забрался на крышу и скулил с нее. Из окна первого этажа глядел доберман.

- Пришлось промешкаться: женщины... - вздохнул, вернувшись, майор. - Натереться, намазаться, довести себя докрасна. Навести на морду модерн.

Однако никакого особенного модерна, требующего времени и усилий, на морде Маринки не было. Зато тело обтягивало черное трико со звездами. Сверху была черная шляпа, но не как у меня. Снизу - какие-то пуанты. Мне это ее одеяние даже понравилась. Фигуру подчеркивало. Выпячивало выпуклое. Делало ее кошкой. Или гибкой породистой сукой, если кому-то кошки не по душе. Майор, обезличенный мундиром, рядом с ней ничего из себя не представлял. За голенищем, правда, торчала у него плеть.

- Что мне раздетой в разведку идти? - кричала она, когда майор, одетую балетно, заталкивал ее в автомобиль.

- Ничего, дорогая, в разведку ходят именно так. Вполне надежная одежда, тем более, что рядом с тобой я. В путь! - сказал Семисотов.

Мы тронулись в путь.

Однако, выжимая сцепление, он поморщился.

- Опять укусила собака? - посочувствовала сожительница.

- Эта собака - круглая дура.

- Собаки не бывают круглые, - возразила Марина, отвернувшись к окну.

Вероятно, наше отбытие стало событием среди собак: подняли лай, вой. Нам вдогонку взвились собачьи альты. А может, суку выдали замуж за окрестных псов, и мы ни при чем. Возник некоторый переполох, во всяком случае.

- Что это они? Словно бешенство среди них, - отметила этот факт и Маринка.

- Бешенство - не бешенство, но какое-то брожение среди бродячих есть, - согласился с ней Семисотов.

- Надо было как следует всыпать этому псу, - сказала Маринка. - Я бы лично упала без чувств, если б на меня кинулся.

Зверь затаился. Он не спит, прячется в человеке. Ждет только повода и вдруг - набрасывается, заливаясь лаем во всю свою песью пасть. Все люди - звери. Человек человеку волк и что-то еще. - То ли я так подумал, то ли майор вслух этой фразой высказался. Нет, я так не мог. Жизнь, конечно, сволочная, собачья, но не вся. Бросили меня, кинули. Но это еще не конец.

Мы вновь миновали дом, где сутки назад я в засаде сидел, а эти двое, ставшие ныне моими сообщниками, пытались меня убить. Миновали башню и дорожный знак с перечеркнутой надписью: 'Съёбск'. Добрались до реки, но, к нашему сожалению, мост оказался сожжен. Что еще более укрепило меня в мысли о посягательствах этих лже-землемеров на мою мечту.

- Ёшь твою масть, - сказала Марикна. - Ешь тя вошь, - выругался и майор.

Я-то ладно. Непонятно, почему для пожарного это явилось сюрпризом. Пришлось пуститься в объезд, потеряв кучу времени.

Околотки, околки, околицы. Около нового моста остановились.

- Садитесь за руль, Евгений Романович, - сказал Семисотов, а сам, прихватив сумку, взошел на мост. Я не сомневался, что он хочет его взорвать, но не препятствовал. На душе было весело и немного зло. Я пересек мост, пока он возился с зарядом.

Когда-то я думал, что эта река, словно время, течет - из темного прошлого в светлое будущее. Помню, плескались в этой воде, подныривая под девок, которые специально для этого забредали по шеи в нее. Сейчас по ней плыла черная шляпа, такая же, что и на мне. Собак на береге - бездомных и безнамордных - скопилось десятка два: ублюдки, помеси, выблядки, сукины дети. Действительно, не врали газеты: много было собак.

- Мост к взлету готов, - доложил пожарный, вернувшись, усаживаясь на заднее сиденье рядом с Мариной.

- От винта! - скомандовала она.

И едва мы отъехали, как мост взлетел.

- На этот раз ты сделал не так красиво.

- Я же не пиротехник, а подрывник.

Небо - самозабвенно синее, лоно родных мест. Облака - кочевые, кучевые, курчавые. Голуби крутили солнце, а солнце - голубей. С облака упало яблоко.

Веселые просторы открывались глазу: поле, чуть далее - лес. Я эту местность вдоль и поперек изведал, но поперек, пожалуй, что лучше.

Цвели одуванчики и прочие полевые плевелы, в поле пели, словно пули, шмели. 'Пошел ты в Пензу! - А ты в Пизу пошла!' Да ну вас обоих. Здесь мое поднебесье. В отличие от меня, вскормленного этой почвой, что они понимают, пришлые, в очаровании этих мест?

Память воскрешала минуты минувшего, зрение сравнивало отпечатки. Еще оставались знакомые приметы, биографические координаты, в которых начиналась жизнь. Куст в клочьях моей рубахи, облако в моих штанах. Та же глина, ручьями изрытая, тот же веер ветров. Ветер северо-западный (я его по шороху узнаю) приносил медовые запахи, от которых хмелели шмели. Жив ли тот пасечник, пропахший дымом и медом? 'Давай еще что-нибудь взорвем. - Я ж подрывник, а не пироманьяк'.