Грим - Никита Никуда

Путевой лист, путеводная звезда. Много было дано, еще больше обещано. Мир - как предстоящее представление. Жизнь - как повод для подвига. Казалась достаточно продолжительной, чтоб успеть постичь ее смысл. И все мое прошлое, будучи будущим, рисовалось не так.

Завидую я тем, кого собственный возраст всегда устраивает. Им не хочется быть старше, не горят нетерпением. Не хотят вернуть свою молодость, с присущей ей глупостью - с ее крайностями, нетерпением, вожделением.

Я унял свои страсти по прошлому. Каким бы ни было детство, счастливей уже не будешь. Родина умерла родами. Только что взорван последний мост. Прошлое, словно Китеж, под воду ушло. И лучшее, на что можно еще надеяться - простая жизнь и пустые хлопоты. Жизнь, изобразить ее ломаной линией, с ухабами обстоятельств, со стрелами внешних ударов судьбы в точках излома. Жить нестрашно, если учесть, что все равно умрем.

Поле, облако. Голубая чаша небес. Эта чаша для многих пуста.

Я посмотрел в зеркало. - Майор с лицом, словно лепешка. Я в своей черной шляпе. Маринка - флибустьер Флинт. Поле заволокло пеленой пыли. Автомобиль, движимый оккультной силой, преисполнен преследования. Трюм пуст, горизонт чист, руки чешутся.

Наверстывая упущенное пространство, мы ворвались в лес.

- Сталкиваемся друг с другом, меняем траектории, - говорил за моей спиной Семисотов. - Вот и с вами столкнуло, Евгений... Геннадий Романович. Теперь этот отрезок жизни нам с вами вместе жить. Поскольку уж преследуем одну цель, хоть и из разных соображений. Эгоизм, как ни странно, это то, что объединяет людей.

Я угрюмо кивнул. От прошлого не отошед, разговаривать с ним мне не хотелось.

- Так вы подполковником служите, - бубнил он. - Обошли меня на шажок. Я бы тоже подполковником был, если б не дембельнулся уже лет восемь тому.

Я все молчал. Отработанное пространство терялось за соснами.

- Служил во внутренних, - докладывал Семисотов. - Контингент охранял. Вы ловите, мы содержим. Так что коллеги некоторым образом. Служба ничего, непыльная. Уважали даже - за то, что под дых не бил.

- Оттуда саперные навыки? - спросил я, ибо все время молчать было невежливо. К тому же меня действительно интересовал этот вопрос.

- Сидел у нас там один, Шапиро. Матерый сапер. От него и перенял мастерство. За что и получил от него эту эмблему в петлицу.

Я покосился в зеркало. Сказал, без намерения оскорбить его чувства:

- На ананас похоже. Что конкретно символизирует этот знак?

Он и не оскорбился.

- Гренада об одном огне. Огонь и символизирует.

- Кстати насчет Шапиро. Где-то я уже слышал про такого сапера. За дело сидел?

- За намерения. Хотел государственные основы подорвать. И уже заложил фугас под фундамент, да сообщник что-то занервничал, выдал его. Один с поличным, другой с повинной - оба попали к нам.

- За что уволили? - спросил я, догадываясь, что в отставку майор отправился не вполне добровольно.

- Сам ушел. Изменил убеждения. Отношение к воинской присяге претерпело переворот. Поскольку всякая власть - от антихриста. Невозможно стало с новыми убеждениями левиафану служить. Супруга же, тоже майор, там осталась.

- Так ты многоженец?

- Моногамен. Но многократно. С прошлыми женами разведен. Ныне хочется простого человеческого счастья, которого без некоторого количества денег не осуществить. А вы, как я догадываюсь, один?

- Как тамбовский волк в Брянском лесу, - подтвердил я. - На какую сумму рассчитываешь?

- Я так думаю, что наше предприятие со всеми вытекающими отсюда финансами тянет миллиона на два. Вы понимаете, какие это судьбоносные деньги для нас, даже если по справедливости между нами троими их поделить? Так что обратно возвращаться пустым я не намерен. Либо деньги на бочку, либо зубы на полку.

- На эти деньги мы заведем детей, - сказала Маринка.

Насчет двух миллионов майор был наиболее близок к истине. Городу миллиарды грезились. Я же рассчитывал, что там не более, чем на тысяч пятьсот.

- Так каким способом намерены спустить деньги? - спросил я, ибо заявление Марины насчет детей майор игнорировал.

- На модернизацию ВПЧ. Я ведь и здесь офицерствую, ответственен за коллектив. Служба у нас сложная, но наша двадцатьшестерка не из последних. Более того: среди прочих гасителей огня в регионе мы на лучшем счету. Кубки и вымпелы забирали не раз, украшающие наш крейсер.

- А ты - кормчий? - спросил я, сопоставив эти слова с виденной у него на стене картиной.

- В некотором роде. Ныне оставил корабль на капитана Быкатого. Экипаж у нас боевой, дружный. Мужчины отличаются своей отважностью, а женщины надежностью и красой.

Мне тут же припомнились и альты.

- У вас и женщины в штате есть?

- Огнеупорщицы. Наш надежный брандмауэр. Пожарная стена между нами и вожделеющим миром.

Я не понял насчет принадлежности огнеупорщиц, но уточнять не стал, спросив вместо этого:

- Для чего тебе плеть? Автомобиль погонять?

- От собак отмахиваться, - сказал майор. - Увидите, они еще о себе заявят.

- Бляха-муха, - сказала Маринка. - Выёбышки словно сбесились.

Воробышки были действительно до крайности возбуждены. Стаю, расположившуюся прямо по курсу в траве и нижних ветвях, словно взрывом взметнуло. Вряд ли причиной паники мог быть наш автомобиль, ибо до этого случая волнения среди пернатых я не замечал. На всякий случай я решил быть бдителен.

- Мы ведь не только поджоги гасим, - говорил Семисотов, - но и молодежь воспитываем. Добровольное пожарное общество есть при нас. Наш духовой оркестр в парке наяривает. Школу танцев открыли - привлечен толковый танцор. Боремся с засильем штундистов в городе.

- Эти нехлысти, блядь, все административные должности захватили, - сказала Маринка, но вдруг спохватилась. - Я что-нибудь не то?

С ее подвижного язычка то и дело соскальзывали словечки. Она не брезговала и более циническими формулировками, пребывая в полной матерщиной уверенности в том, что эти речевые обороты - не последнее слово в русском языке. Я и сам вырос на этом фольклоре. Так что черт с ней.

- Это из нецензурных соображений она выражается так, - извинился майор за похабницу. - Глупая еще.

Красивое глупое не бывает, - сказал или подумал я.

Маринка действительно, хорошела с каждым мгновеньем, с каждым километром, уводившим нас вглубь. Хоть и ощущать мне ее приходилось преимущественно спиной. Когда же майор попросил остановить машину, провозгласив: женщины направо, мужчины налево, я успел заметить, что ее удаляющаяся от дороги спина сузилась в талии, подобралась, а зад подтянулся и отвердел. Ноги в танцорских пуантах казались длинными, словно на кончиках пальцев шла. В то же время лицо осталось лицом тридцатилетней женщины - умудренным, но с посвежевшей кожей и без морщин. Хотя эта умудренность в ее репликах покуда не сказывалась: она по-прежнему произносила, на мой взгляд, глупости. - 'Мариночка, - не находил подходящих слов майор, - ты как...как.. как... Я в шоке.' - 'Да хоть в жопе ты будь'. - И вела себя, не подозревая о том, словно шлюха - как дурак не подозревает о том, что он дурак.