Грим - Никита Никуда

Соловей, отбросив скромность и всякое понятие о приличиях, верещал, не смолкая, всю ночь. Я себя в этой пещере словно чьей-то идеей или намерением ощущал. А сон был опять озвучен флейтой, хотя сам исполнитель мне на глаза не показывался. Лишь какой-то человек, одетый не в русском вкусе во что-то аттическое, античное - словно Платон или Плутарх - на минуту возник.

- А человек он скверный, - сказал этот древнегрек, не представившись. - Иначе бы не был такой хороший флейтист.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Это был лес, счастливый в своем неведении о человеке, тот самый непочатый край, где не ступала нога. Не привычный глазу русский или среднеевропейский лес, и даже не субтропический, а весьма отдаленных времен, словно пространство-время дало сбой, отступив за тысячи лет и верст от цивилизации. Ботанику доктор в свое время изучал на факультете, но сейчас затруднялся припомнить имена этих древес.

Да и тропа под ним - словно поскрипывала, как будто по половице шел. Но была она довольно извилистой, а в одном месте - словно узелок на синусоиде - причудливым образом переплеталась сама собой. Он не стал этот узел распутывать, стороной обошел.

Деревья здесь были повалены, громоздясь друг на друге, словно свальный грех. Тут прошелся какой-то вихрь или зверь. Иные стволы еще зеленели ветвями, росли, но корнями наружу, словно пытались выбраться из земли. Большей же частью они были вырваны с корнем или переломаны у самых пеньков.

Но этот ландшафт действовал не столь угнетающе, как тот, тронутый пожаром, но дотла не сожженный лес, который он миновал часом ранее, его обугленные, источенные древоедом стволы, лишенные ветвей, словно толпа виновных, подвергнутых наказанию отсечением рук. Даже поросли по низу не было, хотя, по всему судя, пожар задел своим краем этот участок леса очень давно.

Птичий Вавилон, которым начиналось его путешествие, давно умолк. Не было здесь пернатых, но полным-полно обезьян. Вели они себя суетливо, но не агрессивно, следуя мартышьим маршрутом параллельно тропе, в ветвях, и если сновали над доктором, то не с целью напасть и обидеть, а глядя на него, словно на невидаль. Раскачивались, словно клоуны на трапециях, гибкие, как каучук. Верещали, потешаясь над ним, профанируя глупый род человеческий. Мечтаем, мечемся, чаем, чего-то хотим, обреченные этой сомнительной онтологической участи, доктор вздохнул. Угораздило же человечество произойти от этих бестолковых созданий.

Он припомнил возможные версии генезиса человека и обезьяны - от эмерджентной эволюции до инволюции от высших созданий, что явились из космоса - нас направить на путь истинный, но сами выродились в этих мохнатых существ. Спустился из этих высот к первобытному представлению о происхождении от тотемных животных. Эманации, мутации, дарвинизм. Или более экзотические: труд, лень, аскеза, стыд. Воображение. Версия о воображении как о движущей силе антропогенеза ему показалась заманчивой, находясь в прямой связи с его собственным воображением, подвигнувшем его на попытку сотворения нетленного существа. Как бывало ему иногда свойственно, когда он оставался один, тут же отыскивался внутренний оппонент, выдвигавший обоснованные возражения. Доктор ему отвечал, бормоча, а то и срываясь на крик, размахивая свободной рукой, не заботясь о том, что давал лишний повод для обезьяньих насмешек. Воображение, как двигатель человеческой эволюции, как подтягивание от низшего к высшему...

Тут его действительно подхватила за воротник чья-то рука и подтянула вверх. Не успел доктор удивиться происходящему, как обнаружил себя на толстом суку¸ прижимающим к себе саквояж.

- Что-то ты расшумелся, прохожий, - прогудело над ним. - Дай, думаю, залезем на дерево и помолчим.

Помолчали. У доктора язык отнялся. То, что с такой легкостью вознесло его вверх, оказалось толстой обезьяньей рукой, а впоследствии - как только доктор получил возможность осматриваться и соображать - и самой обезьяной. Трудно сказать, к какому виду приматов принадлежал этот несколько толстопузый экземпляр, но рост он имел человеческий. Несколько его сородичей с минуту пялились с соседних деревьев на необычное существо, а потом вдруг разом загомонили, что-то лопоча по-своему и помогая себе жестами.

Долго молчать, принимая неведение как должное, доктор Федоров не умел. Чесался язык, и как только вернулась присущая ему гибкость, доктор сказал:

- Откуда наречье знаете?

- Чего удивительного? - ответил вопросом примат.

- Им даже люди владеют далеко не все.

- Жил среди вас в клетке. Теперь - толмач. Ты на территории класса млекопитающих. Мы тут передовой отряд.

- Кто же вас отрядил и для каких целей?

- Прыгай за мной, - вместо ответа сказал толмач.

Прыгать за ним по веткам доктор не собирался, да и не умел, как ему думалось. Но толмач выхватил их рук его саквояж и перескочил на соседнее дерево, ловко используя все четыре руки.

- Смелей, уважаемый, - крикнул он. - Сила тяжести тянет вниз. Сила легкости вверх взмывает. Используй силу легкости.

И устремился, перепрыгивая с ветки на ветку, вглубь леса. Доктору, дорожившему своим саквояжем, ничего не оставалось, как последовать за ним, дивясь собственной ловкости. Даже с учетом того, что использовать приходилось всего две руки, вместо необходимых для передвижения по ветвям четырех, прыжки удавались ему легко. Прыгать пришлось недолго, доктор выдохнуться не успел, и - странное дело - чувствовал себя после этой разминки лучше и здоровее прежнего. И даже не очень удивился тому, что вдруг очутился в самой гуще обезьяньей орды. Члены сообщества были разного пола, роста и возраста. Выделялся один, крупноголовый и многогривый, отличаясь полуторакратным размером против прочих самцов. Стадо держалось от него на почтительном расстоянии, кроме двух самок, одна из которых что-то искала в его шерсти, другая - в шерсти этой подруги.

- Наш вошьть, - с придыханием отрекомендовал крупноголового толмач.

- Чем обязан? - хмуро спросил вождь, обратив к доктору заросший волосами фас.

- Не знаю, - сказал доктор. - Меня схватили, подняли, повлекли.

- Ты очутился на моей территории. Я ментальную территорию имею в виду, а не этот конкретный лес. А именно - твои размышления о происхождении. Чем обязан таким мненьем о нас?

Он тоже вполне удовлетворительно изъяснялся по-русски. Орда притихла и слегка отодвинулась, освобождая место, словно для схватки.

- Чем же мненье мое тебе не угодно? По крайней мере, не хуже других, - сказал доктор, держась настороже.

- Ты нас не бойся. Давно хотел увидеть человека живьем, пока это живье не вымерло. Человек - существо тотемное. Эти обезьяноподобные животные - наши первичные предки. Максимум, что мы можем тебе причинить - высечь.