Алла Горбунова - Вещи и ущи

Одна деревянная кукла жила в тундре в городе Кноссе. Больше там никто не жил, только сколопендры, потому что покойный царь этого города имел обыкновение испускать сколопендр во время совокупления с женщинами. Царь умер, и женщины тоже, а сколопендры остались. Царь давно уже пребывал в аду в виде демона со змеиным хвостом, которым он обволакивал новоприбывшие души, а деревянная кукла — а это была его кукла — одиноко бродила по руинам дворца. Все дворцы тундры сгорели однажды: и Кносс, и Фест, и Закрос. Пришли пожары и выжгли дворцы и ягель вокруг, маки и лютики, камнеломку и мытник. Потом с неба стал падать пепел и гусиный пух, и укрыло всё густой шубой. Деревянная кукла тоже сгорела, но её делал когда-то великий мастер, поэтому она осталась живой, хоть и стала чёрной, как уголь. Кукла бродила по коридорам, и ей казалось, что руины дворца — это её собственный разум, опустошённый стихией. Раньше кукла пела и складывала стихи, но больше не могла: стихия всё выжгла. Кукла заходила в кладовые для зерна и вина, но пифосы были пусты. Кукла бродила по мегарону, на стене которого были изображены восьмёрки щитов. Она поднималась по узкому проходу от гипостильного зала в центральный двор, ходила по открытым дворам и затемнённым комнатам, по коридорам и лестницам, мимо световых дворов и колоннад. Кое-где остались фрагменты фресок: процессии людей, охота на оленей, собирание ягод, снежные бараны, волки, лемминги, полярные совы, весеннее цветение тундры, на фоне которого прогуливались дамы с тончайшими талиями в голубых и гранатовых платьях с пышными кринолинами… В тронном зале по обеим сторонам от трона были изображены грифоны, а вокруг на красном фоне — полярные незабудки. Все колонны во дворце имели обыкновение сужаться к низу. Кукла искала того, кто прячется в центре этого лабиринта, того, кто представляет собой его тайну, хранящуюся в сердце куклы. Но во всех комнатах было пусто, и в центре было пусто тоже, и кукла поняла, что в сердце её никакой тайны больше нет. Кукла стоит в центре дворца и вращает глазами. Когда-то великий мастер создал её для царя, испускавшего сколопендр во время соития, чтобы он мог заниматься любовью с куклой и не приносил вред живым девушкам. Между ног у неё отверстие, как у девушки. Ум куклы и сердце пусты, выгорели дотла, пустота внутри мучает куклу, она берёт сколопендр и засовывает их себе между ног. Засовывает до тех пор, пока вся внутри не наполняется сколопендрами. Куклу звали Дедалом, в честь великого мастера, создавшего её, но поскольку кукла была женского пола — она называла себя Дедаллой.

По выгоревшей земле тундры мимо нефтепровода идут трамвайные рельсы, едет по ним многовагонный трамвайный поезд, сотня вагонов прикреплена друг к другу, тянется трамвайный поезд из-за горизонта и никак не кончится. Все вагоны пусты, кроме одного, но во всех горит электрический свет. Лужицы грязной воды — не озёра даже — встречаются поезду на пути, скрюченные кустарники, мусорные свалки. Время от времени прямо на рельсах обнаруживаются мёртвые олени, тогда трамвайный поезд останавливается и машинист, матерясь, выходит и оттаскивает их в сторону. Вдоль пути поезда стоят электрические фонари, в свете их кружится первый снег — несмотря на то, что середина июля. В тени белой пасмурной ночи, там, куда электрический свет не достаёт, иногда промелькнёт тень лисицы или зайца-русака. Поезд ведёт машинист в кителе и фуражке, лицо у него простое и хитрое, под сощуренными глазами сеть морщин; лопоухий, с жидкой рыжей бородёнкой. Родился сиротой, стал красным машинистом, ведёт трамвайный поезд и думает, глядя перед собой в нечаемую даль: «Тундра ты, тундра, заколдованная земля, Великий Октябрь пробудил тебя к новой жизни. Покорилась ты советскому человеку. Будем добывать здесь руду, нефть и газ, создадим энергетическую базу, построим комплексы по переработке сырья, будут здесь химические и металлургические комбинаты, города и посёлки». Только в одном из сотни вагонов есть люди: кондуктор, царь и царица. Царица сидит у окошка, царь рядом. «Вот и снег выпал, — говорит царь. — Как будто в Петербурге из театра возвращаемся и снег в свете фонарей кружится». Кондуктор сидит, смотрит на них, не мигая, сама она старая бабка, за плечами коса. Глаза с бельмами, на лбу морщины как будто немного изумлённые, одета в чёрное платье с брошью, зовут Смертушка-Аглая-Филипповна. Проезжают горящее нефтяное озеро. Царица ахает, толкает царя в бок: что за безобразие. «Это везде теперь так, — говорит Смертушка-Аглая-Филипповна, — и олени умирают, все олени умирают нонче, билеты-то у вас есть?» Царь и царица показывают бесконтактные смарт-карты. «Может, водочки выпьем?» — говорит Смертушка-Аглая-Филипповна. Царь и царица соглашаются. Выпивают, ещё выпивают, царь смотрит в окно, думает: «Тундра ты, тундра, заколдованная земля…» На душе у него тяжёлое, тоскливо-щемящее чувство. Поезд тормозит на вершине какой-то насыпи, двери вагона открываются, Смертушка-Аглая-Филипповна крестит царя и царицу на прощание. Их встречают чекисты, отводят вниз, расстреливают и закапывают под насыпью. Трамвайный поезд едет дальше совсем без пассажиров, машинист скручивает себе папироску, Смертушка-Аглая-Филипповна наливает себе ещё стопочку. Чекисты у насыпи смотрят на проплывающие мимо них вагоны трамвайного поезда, внутри вагонов светло от электричества, и все они пусты, и тянутся долго-долго, похожие, как близнецы, по умирающей и чужой холодной земле тундры. Первый снег падает на форму чекистов, навевая чувство ранящего и томительного одиночества. Вдруг сзади к одному из чекистов, руководившему расстрелом, из мреющей тени тундры подошёл олень с похожим на пятиконечную звезду пятнышком на лбу и положил морду ему на плечо.

Шли по тундре дети-сироты и механические аутоматоны, и вёл их плюшевый кот Барсик. Шли строить город, где люди, машины, звери и растения будут жить в мире. Одеты были в отрепья, шли по холоду, пришли на берег большого моря и заложили город. Назвали его Новый Лондон. Разделили маленькие беспризорники и разумные аутоматоны между собой профессии: один стал инженером-механиком, другой — инженером-теплотехником, третий — инженером-гидравликом… Кто-то стал безумным учёным, кто-то маньяком, кто-то детективом, кто-то шпионом, кто-то революционером. Разделились на пролетариев и капиталистов. Девочки разделились на две части: одни стали проститутками, а другие феминистками. Сделали они в своём городе булыжные мостовые, установили уличные газовые фонари, открыли лавки. Построили дредноуты на паровом ходу, летали на кораблях-дирижаблях. Плюшевый кот Барсик жил во дворце в центре города и всеми командовал. Пришли к ним в город жить олени, волки, снежные бараны и растения: ползучая полярная ива, карликовая берёза и разные кустарники. Все жили в мире и согласии, но shit happened. Проблемы начались с самых разных сторон: аутоматоны восстали против людей и на паровых танках заняли центральную площадь города, и звери тоже восстали против людей и стали их есть, и растения восстали против людей и стали колоть их и царапать. Звери также стали есть сами себя: волки стали нападать на оленей, лисы на зайцев, растения стали бороться друг с другом своими корнями, безумные учёные изобрели атомную бомбу и стали ею угрожать, маньяки решили перерезать всё население, шпионы доложили обо всём происходящем иностранным державам, и те прислали своих интервентов, капиталисты стали жестоко угнетать пролетариев, и тогда революционеры устроили революцию, проститутки заразили всех ВИЧ, феминистки выступили против мужчин, с кораблей-дирижаблей и дредноутов начали обстреливать город, и никто не мог выйти на улицу без револьвера, винтовки или пулемёта Гатлинга. Поскольку бывшие дети уже давно выросли и многие сами родили детей, в дополнение ко всему для этих маленьких детей построили специальный детский приют, ведь поскольку все матери были воинствующими феминистками или проститутками — они были слишком заняты, чтобы ухаживать за детьми. Наступила война всех против всех, и втихомолку, с узелком за плечами плюшевый кот Барсик ушёл из города. Он шёл один по тундре, и наступала весна: распускались лютики, камнеломки, астрагалы. На груди у него был бантик, на плюшевой шубке пятнышки, синие буравчики глаз смотрели в расстилающуюся перед ним даль. Он больше не верил в людей, в аутоматоны, в зверей и растения. Далеко за спиной у него поднималось огромное облако в форме гриба. Так плюшевый кот Барсик стал мизантропом.