Славомир Мрожек - Дневник возвращения. Рассказы [Сборник]

Что же делать? Безвыходная ситуация. Праздники на носу, а карпа девать некуда. Прикидывали мы и так и сяк, и ничего не получалось. Истинная головоломка.

И только случай пришел нам на помощь. Когда я однажды вернулся домой пораньше, то увидел, что квартирант спит с моей женой, на моем месте.

В результате уголь из ванны переместился в переднюю, картошка из передней — в кухню, кролики — в подвал, дедушка из подвала — туда, где стоит телевизор, а телевизор на место, где до этого спал квартирант.

— А куда я? — спросите вы. — Что со мной?

Я? Я стою в очереди за карпом.

Однажды, когда я вышел прогуляться под сенью деревьев, ветром принесло мне под ноги листок бумаги, заполненный неровными строчками, словно кто-то писал в темноте или, по меньшей мере, во мраке.

Был то, как оказалось, дневник оптимиста, человека, который замечал не только неприятные стороны жизни, но стремился всесторонне освещать их. Иногда он прибегает к буквенным сокращениям, что для личного дневника нормально. Ниже я привожу содержание записки:

«Все идет хорошо. Вчера Виктор вернул мне деньги. Насморк бесследно прошел. Нога Гени срослась почти идеально. Да и погода установилась хорошая, после непрестанных дождей засияло наконец солнце, наступили дни голубые и золотистые. Правда, М. грозился, но В. говорит, что все это не более чем жесты, пустая болтовня, безосновательные аргументы. А самое важное, дядя вчера вернулся из Подгалья и рассказывает, что таких живописных мест он давно не встречал, хотя как бывший зуав [34] Солдат французских колониальных войск, в которых служили многие поляки. , повидал немало. Он выглядит бодрым и загорел, собирается открывать мастерскую. Пить будем только вино, да и то умеренно. Римляне и греки создали великую культуру, не зная отупляющего воздействия спирта, так что — долой горькую. Крышу скоро залатаем, уже обо всем договорились. Сабиночка растет прямо на глазах, вот-вот достанет тетушке до плеча, и коса у нее толстая. Кавусю укусила собака, но она была совсем не бешеная, так что Кавуся над этим только смеется. Что касается той Ц., я думаю, зимой тоже все уладится, вот уж тогда попользуемся!

Немного огорчает меня ситуация у А. Татара, но подобные вещи уже не раз случались, и сам он, когда мы встретились, говорил, не унывай, мол, впрочем Р. там был, говорит, что уже значительно улучшилось и, вообще-то, вот-вот будут выносить.

Так что все чудесно, клянусь богом!

Одно только не совсем понимаю: почему четверо мужчин несут меня, лежащего, в деревянном ящике, с крышкой, прибитой крепко, наглухо…»

Конец рукописи. В конце приветы.

Дорогой, хоть и незнакомый адресат. Или скорее — дорогой, поскольку незнакомый. Не зная тебя, я не знаю твоих пороков, неприятных особенностей твоего тела и твоего характера, что позволяет мне обращаться к тебе с непринужденной симпатией. С какой, однако же, стати (если ты мне незнаком) мне испытывать к тебе симпатию? Ответ: симпатия — чувство бодрящее, здоровое, положительное, любовь к ближнему проповедуют все религиозные и светские системы. Это добродетель не только духовная, но и социальная. И я позволяю себе проявлять симпатию, чтобы в свою очередь казаться симпатичным тебе.

Не знаю, мужчина ты или женщина, стар или молод, белый или цветной. Это чрезвычайно облегчает переписку и вообще наши отношения. Как опошлились бы они и осложнились, знай я все особенности твоего отдельно взятого существования. Слава Богу, ничего я о них не знаю, и благодаря этому мы можем свободно причислить себя — тебя и меня, меня с тобой, нас вместе — к весьма вольно определяемому, но столь дорогому для уха гуманиста понятию: к человечеству.

Нужно ли добавлять, что по той же причине, не желая мешать тебе в свою очередь испытывать симпатию ко мне, — я воздерживаюсь от выявления моего пола, возраста, расы, а также каких бы то ни было черт моей личности. Пусть твоя симпатия ко мне расцветает так же не зная преград, как и моя к тебе.

После этого вступления перейдем к делу. Итак, я горю желанием сообщить, что на нас, то есть на тебя и на меня, то есть на человечество, возлагается великая и благородная миссия. Не спрашивай меня о подробностях. Любые подробности лишь понапрасну ограничили бы нас и лишили нашу миссию ее несомненно чрезвычайного и всеобъемлющего характера. Детали всегда приводят к недоразумениям, в то время как всеохватность и чрезвычайность не подлежат дискуссии. К тому же, расспрашивая меня о деталях, ты признал бы свою неосведомленность в этом великом и близком нашим сердцам деле, что дурно свидетельствовало бы о тебе. Зато, надеюсь, вполне ясно, что все это я сообщаю вовсе не затем, чтобы сообщить нечто такое, о чем знаю я, и чего могут не знать другие, а лишь стремясь сообщить, что мне известно то же самое, что и всем.

Надеюсь, мало того — выражаю глубокую убежденность, что наша переписка, начавшись столь плодотворно, будет продолжаться. Обмен мыслями, если отношения основаны на взаимной симпатии, не только приятен и полезен, но это еще и наш долг перед обществом. Именно он, такой обмен, способствует установлению контактов и помогает нам, жителям планеты, образовывать — невзирая на несущественные различия, о которых здесь умолчим, — всеобщее, мыслящее и симпатичное содружество, то есть человечество, перед которым стоят почетные задачи. Итак, я жду ответа, будучи уверенным, что он скоро придет и будет столь же симпатичен, как и мое настоящее письмо к тебе. Адрес не сообщаю, чтобы не снижать уровень наших контактов и не осквернять наши мысли безвкусной мелочностью. Тебе достаточно вложить ответ в бутылку, заткнуть пробкой и бросить в ближайший водоем. Так, как это сейчас делаю я.

Я знал ту улицу. Много раз по ней проходил. Помню стены домов, расположение окон и ворот, очертания крыш. Прохожие? Нет, не помню никаких прохожих.

Я вошел в ворота. За каменной оградой был дом, в прошлом — вилла, а теперь — доходный дом. Доходная вилла. С пожухлой краской. Императорский цвет. В прошлом — австрийский.

Вошел я впервые, хотя ворота были всегда открыты. Две створки ворот — из досок от забора — когда-то толкнули внутрь, и так они и остались. Я очутился во дворе, некогда сюда въезжали кареты. Двор был вымощен деревянной брусчаткой, бруски прилегали друг к другу неплотно, щели образовывали спираль. В центре спирали — бетонный кубок на граненом постаменте с фестонами по краю. Я подошел — кубок достигал мне до подбородка. Заглянул в него: земля, несколько сучков, ржавая жестянка и окурок сигареты. Скрюченный и посеревший.