Славомир Мрожек - Дневник возвращения. Рассказы [Сборник]

А потом стало еще хуже, так как он уменьшился до столь малого размера, что с легкостью (все большей) укрывался в разных уголках, хотя она, естественно, не могла ему доказать, что он скрывается, исчезает с ее глаз умышленно. В поисках его, все более лихорадочных, даже панических, она все чаще проводила все более долгие часы. Чтобы в результате найти его то в ящике письменного стола, в который он — по его словам — попал случайно, то под шкафом или батареей центрального отопления, а как-то раз он отыскался на дне пустой бутылки.

Вскоре он перестал быть виден невооруженным глазом. Она по-прежнему его искала, но теперь уже постоянно и вооружившись лупой. Иногда она его еще находила, но чаще всего — нет. Но если даже ей и удавалось его обнаружить, была то фигурка столь малая, что она могла лишь с трудом его распознать, то есть отличить от крошек, личинок и букашек. Теперь его лицо стало невозможно разглядеть даже через увеличительное стекло, она едва догадывалась, что это он, и уж тем более не видела выражения его лица. И все же ее мучила уверенность в том, что это микролицо улыбается.

Но наступил день, когда он совершенно исчез из ее поля зрения. И это было хуже всего.

Она перестала убираться и пользоваться пылесосом, опасаясь, что выбросит его вместе с пылью. Он мог находиться где угодно. В галактике висящих в воздухе пылинок, пронизанной лучами восходящего или заходящего солнца, в дымке, покрывающей зеркало от ее дыхания, между кристалликами соли в одной из ее слез. Он мог находиться везде, но по мере того, как он отдалялся в микрокосмос, область предположений разрасталась до макрокосмоса. И лишь одно она знала с полной уверенностью: что он существует (но где?), хотя его как бы и нет.

Даже в цивилизованном обществе немало времени должно пройти, прежде чем общество заметит исчезновение человека. Однако раньше или позже наступает все же тот момент, когда исчезновение мужа перестает быть тайной жены, поскольку муж, какой угодно муж, остается также человеком, а следовательно — членом общества, которое неизбежно предъявит за него счет. Соседи, работодатель и, наконец, естественно, полиция.

Ее показания, что он исчез, постепенно уменьшаясь, не были признаны удовлетворительным объяснением. В ходе длительного следствия ее причастность к случившемуся доказать не удалось. И тогда ее поместили в психиатрическую лечебницу.

Такое решение, как оказалось, было верным. Она перестала рассказывать свою безумную историю о муже, который уменьшался и уменьшался, пока не исчез окончательно. Вела она себя нормально. После длительного наблюдения ее решили освободить из лечебницы как вылечившуюся и назначили конкретный день.

Накануне ее освобождения в лечебнице появился новый пациент. Был он учителем математики. Тридцать лет подряд, в ритме, определяемом расписанием уроков, с неизменным постоянством он объяснял очередным поколениям учеников сущность так называемой математической точки. «Итак, видите? — начинал он обычно свою лекцию на эту тему, — математическая точка — это некий существующий в пространстве пункт, но он при этом бесконечно мал, иными словами — он есть, но в каждое данное мгновение он меньше себя самого. Вы видите его, да?»

Большинство учителей математики достигают пенсионного возраста без нарушений психики. Его же погубило это произвольное, только им используемое (вероятно, для оживления материала), а с позиций математического языка и абстрактных понятий — совершенно излишнее вступление: «Итак, видите?» И столь же неуместное завершение: «Вы видите его, да?»

В палате никто не захотел слушать скромного учителя. Наполеон был занят битвой при Ватерлоо, Нерон — сожжением Рима, Христос… словом, каждый — своими делами. И только она выслушала его до конца, весьма серьезно и в высшей степени сосредоточенно. А когда он закончил этим своим: «Вы видите его, да?» — она кивнула и убежденно ответила:

— Вижу. И вижу, что он улыбается.

И тогда ее оставили в лечебнице на неопределенный срок.

В столице большого цивилизованного государства есть музей, а в нем — отдел, посвященный восточному искусству. Среди его многочисленных экспонатов немало таких, которые являются большой редкостью и представляют собой значительную ценность, как культурную, так и материальную. А среди этих раритетов особо выделяется уникальный экспонат, неповторимый, единственный во всем мире экземпляр. В силу своей уникальности он имеет огромную культурную ценность, денежную же его стоимость просто невозможно определить.

Этот экспонат был — китайская ваза. Уникальность вазы еще и в том, что нашли ее не целиком, а в виде тысячи девятисот восьмидесяти двух черепков, а вернее, кусочков. Кусочки эти нашлись не сразу, их извлекали по одному в течение пятнадцати лет из речного ила, который добывали со дна великой китайской реки, высушивали в особых условиях и затем просеивали через специальные археологические сита. По добытым таким способом частичкам удалось разгадать, каково было единое целое, не сразу, естественно, а шаг за шагом, в течение еще семи лет. Но еще семь лет должно было пройти, прежде чем вазу, разбитую пять тысяч лет тому назад на тысячу девятьсот восемьдесят два кусочка, разбросанных по дну великой китайской реки, сумели снова склеить, иначе говоря, воссоздать в первоначальном ее виде.

По причине неизмеримой ценности экспоната для него было выделено особое место в музее и приставлен специальный страж. Обычно в музеях смотрители наблюдают одновременно за несколькими экспонатами, здесь же его задачей было следить за этой, одной-единственной китайской вазой. Так что его обязанности были более легкими, чем у коллег, зато во много раз более ответственными.

Учитывая столь высокую степень ответственности, достойную кандидатуру подобрали не сразу, а только после долгих поисков. То был мужчина в расцвете лет, без дурных привычек, счастливый супруг и отец, человек честный, наделенный высоким чувством долга. Возле китайской вазы поставили стул, на котором отныне предстояло ему сидеть по восемь часов в день, шесть дней в неделю и одиннадцать месяцев в году — одиннадцать потому, что ему полагался месяц ежегодного отпуска. На этот один месяц музей закрывали, чтобы произвести необходимый ремонт и реорганизацию.

Экспонат, охраняемый столь бдительно — смотритель ни на минуту не сводил с него глаз, это было его обязанностью, — был таким образом надежно защищен от опасностей, угрожающих музейным экспонатам. Потенциальный грабитель или вандал, приближаясь к вазе в толпе посетителей, сразу же понимал, что здесь у него нет никаких шансов. Неустанное внимание бдительного стража сводило на нет любую попытку кражи или непредвиденной выходки. Так что злоумышленнику оставалось удалиться и попытать счастья в других отделах музея. И если в течение многих лет в музее случались все же кражи и акты вандализма, это ни разу не происходило с китайской вазой или даже вблизи нее. Предельная бдительность была залогом того, что возле вазы царило абсолютное и никогда ничем не нарушаемое спокойствие.