Наум Ним - Юби: роман

– Давайте повторим, – облизнул Степаныч пересохшие губы и принялся разливать, звякая горлышком фугаса по стаканам.

– Погодите, мужики, – остановил собутыльников директор. – Давайте о деле договоримся.

– Чего такого? – не понял Григорий.

– Нам требуется, – задиктовал будто детям на уроке директор, – требуется как можно быстрее организовать наше школьное отделение всесоюзного добровольного общественного движения «Трезвость»… Я же с этим пришел, – удивился он, – как можно было забыть?..

– Я думал, шутка такая, – хихикнул Григорий. – Ну, пусть будет отделение… От нас-то чего требуется?

– Вступить надо, – объяснил Федор Андреевич, – заплатить членские взносы, выбрать председателя, составить план мероприятий…

– Каких мероприятий?

– Ну рейды там… по винным отделам, чтоб все по правилам у них…

– Вот это хорошо, – обрадовался Степаныч. – Не надо будет в очередях давиться… Не боись, Андреич, вступаем все как один, а старшыней избираем евонную жонку. – Он показал на Алексея Иваныча. – Она привыкшая к бумажной работе, она это дело любит, а мы согласные… – Он поднял стакан, приглашая присоединиться.

– Значит, за общество «Трезвость»! – хохотнул Григорий, выдохнул и с бульком влил в себя стакан густого зелья.

– Тогда я пошел, – поднялся директор, поставив опорожненный стакан. – Беготни еще…

– А все жиды, – свернул на привычное Степаныч, когда за директором закрылась дверь.

– А они тут при каких делах? – отмахнулся Григорий.

– А кто споил наш народ? Они и споили. А когда уже никак, устроили эту свистопляску со змаганьем [4] С борьбой ( белорус .). за трезвость. Это же как… – Он не находил убедительного аргумента. – Как напоить вечером, а по утру опохмелиться не дать…

– Так это же Горбачев затеял – за трезвость, – не согласился Григорий. – А он природный русак.

– Не скажите, – вступил Алексей Иваныч, любивший по ночам послушать глушилки на частотах западных радиостанций. – У Горбачева первым советчиком некий Яковлев – носастый, брылястый и бровастый…

– Так то ж Брежнев, – удивился Степаныч. – Точный портрет… Так ен же помер…

– А откуда у него такая фамилия – Яковлев? – Иваныча не собьешь. И говорил он, как его жонка на уроках в начальных классах: задавал вопрос и неспешно отвечал на него, закатывая глаза. Не говорил, а наставлял. – Несомненно, что его пращур был просто Яковом и, как тогда было у них принято, спаивал нас. А теперь вот этот правнук того Якова насоветовал Горбачеву войну за твярозость…

Снова налили и выпили, молча прикидывая, как бы половчей вырваться из-под всех этих еврейских напастей: то с водкой воюют, то КГБ приваживают на свою и чужие головы, – никакой жизни…

Скрипнула дверь, и вошел Йеф-Ич, щурясь по сторонам и плохо различая с солнца сумрак внутри котельной.

– Дима здесь? – спросил он у всех сразу.

– Там, – кивнул Григорий в угол за котлами.

– А вот скажи мне, Ильич, – остановил Йефа Алексей Иванович сильно покачивающимся голосом. – Чернобыль – это серьезно или так себе – пужають?..

– Очень сейезно, – ответил Йеф. – Там же юди погибйи… и еще многие-многие погибнут, а как много будет тех… – Йеф старался выбирать слова, в которых он не спотыкался, – …кто измучается недомоганиями… всякими.

– Это ты про радиацию? – не отставал Иваныч, поднимаясь и раскачиваясь уже не только голосом. – А я вот слыхал, что не так ужо, чтобы… Это американцы пужають, чтоб все, значит, против нас… А врач один так специально туда поехал, и его там снимали, что ничого опаснага…

– Врачу тому, полагаю, хорошо отбашляли за эту съемку. – Йеф будто бы и перестал глотать да изменять звуки, впрочем, как и всегда…

– Никто не станет за гр о ши рисковать своим здоровьем, – не согласился Степаныч. – Ни за якия гр о ши…

– Да-а? – засмеялся Йеф, критично оглядывая стол. – А я вот вижу, что даже и забесплатно… даже сами доплачиваете…

– Это ты против нашего питья и за трезвость? – уточнил Степаныч.

– Ну, можно и так сказать…

– Во! – Степаныч радостно хлопнул ладонью по столу. – Что я казал? Не дають опохмелиться…

– Дима, – позвал Йеф, убедившись, что вопросов к нему больше нет. – Идем к нам, – попросил он появившегося из-за котлов Угуча. – Нам с Надеждой Сергеевной надо отлучиться. Побудь с Данькой, пожалуйста… Пообедаете, почитаете…

– Слухай, Ильич! – снова окликнул Йефа Иваныч. – Говорят, к табе тесть едет, а ты яго не очень…

– Приехал уже, – буркнул Йеф. – Вон под Богушевском решил машину помыть и завяз в озере… Прислал зов о помощи – едем вытаскивать…

– А еще говорят, что он отставной офицер КГБ, – любопытствовал Иваныч.

– А я слыхал, что отставных там не бывает, – пояснил Йеф и уже к Угучу: – Пошли, Дим?..

– Давай, Ильич, мы на тракторе… – от доброты душевной предложил Степаныч. – Дернем твово тестя на раз-два…

– Так вы же…

– В смысле – выпивши?.. Когда это кому мешало?!

– Не, Степаныч, спасибо… Я найду что-нибудь в Богушевске…

Угуч любил, когда его оставляли с Данькой. Правда после обеда Данька глотал какие-то сонные пилюли, точнее говоря, пилюли были для другого, а по совместительству вырубали Даньку в сон. Но и в этом не было ничего плохого, потому что Угуч в последнее время пристрастился разглядывать картинки в книжках. Это они его надоумили нарисовать Надежде Сергеевне свое письмо картинкой, а не буквами… Буквы когда еще одолеешь, а картинка вот она – глядь и все понятно…

Но этим он займется потом, когда Данька уснет, а пока Данька не спит, Угучу еще лучше, чем при нем сонном глядеть книжки, потому что всегда интересно и всегда неожиданно.

Усидеть на одном месте Данька не мог, хотя именно это и было предназначено ему судьбой. По своей неугомонности он далеко опережал всех известных Угучу людей в целом мире. Даже Махана, который и во сне продолжал куда-то бечь и чего-то доказывать, а может и врать. К тому же Махан фантазировал все больше впустую – про всякие свои победы над выдуманными врагами (того р-раз, этого вырубил, и – ноги), а Данька рассказывал не про свои враные приключения, а про героев, которые такие героические, что их даже описали в разных книжках, – рассказывал почти так же интересно, как и сам Йеф, а может даже и лучше, потому что всяких непонятных слов в его рассказах было значительно меньше. Наверное, Данька иногда и привирал, но не чтобы выделаться, как это делал Махан, а для выгоды героев, о жизни которых он сейчас вспоминал. Это были очень хорошие люди, и хотелось, чтобы все у них складывалось наилучшим образом и они преодолели все напасти – победили напрочь своих врагов и обязательно остались живы. Но в рассказах Даньки чаще всего герои гибли, правда никогда не сдавались… «Как неправильно все устроено в мире: хорошие люди помирают, а все остальные живут вокруг, и никакая хвороба их не берет…»