Ольга Шумяцкая - Он летает под аплодисменты

Так было раньше, и не один год. Но не теперь. Теперь Лидия нервно вскакивала в четыре утра, в черный час между глубокой ночью и бесстрастным утром, вспотевшая, с дрожащими руками, закусив губу и бормоча, что из углов на нее наступает ужас. Збышек гладил ее по голове, отирал пот – и сам пугался. В своем полусне Лидия его сторонилась, отворачивалась, то вытягивалась струной и зажимала ладонью глаза, будто виденья ее были совсем близко, то сворачивалась в клубок и ловила ртом воздух. Збышек осторожно вытирал льняными салфетками ее шею и руки, сдвигал широкие рукава рубашки, не в силах терпеть, прижимался к белевшему в темноте телу, казавшемуся чужим и оттого еще более притягательному. Жена сердилась, отталкивала его, иногда обидно ругалась, и это, очевидно, приносило ей облегчение – она наконец забывалась сном. Но иногда она привлекала его к себе, и решимость, с которой она утоляла его любовный пыл, пугала много больше, чем давешний озноб и сдавленные жалобы на необъяснимые страхи. Может быть, их поймет доктор? «Нет», – отрезала Лидия на его смущенное предложение отвезти ее в Москву к светиле в области психоанализа – новомодной науки.

Работы на студии было много. К удивлению дирекции, госпожа Збарски перестала отказываться от проектов – последний год она была более чем капризна, жестко лимитировала свое пребывание на съемках, с холодным выражением лица ждала, пока агент сократит количество съемочных дней с семи до пяти, с пяти до трех… Но вот что значит настроение дивы: в апреле согласилась доснять «Исчезающую», в мае благосклонно приняла сразу три приглашения, в июне позволила заезжему иностранцу – немцу – снять себя в небольшом эпизоде. Немца привез на студию кто-то из новомодных художников, колонией обосновавшихся в Коктебеле. Бледный, с прилизанными волосами, похожий скорее на кабацкого полового, чем на режиссера, немец снимал в чудных рисованных декорациях и требовал для актеров много причудливого грима. Лидия согласилась только на белую пудру – белила сделали ее лицо плоским, лишенным какого бы то ни было выражения. И ей подумалось, что, наверное, такой картонной, совершенно не настоящей видят ее домашние, когда она проваливается в свои выморочные, потусторонние свидания с Басби.

На площадке, как обычно, царил хаос – сгорела лампа или сошла с ума массовка, или забастовала кинокамера, – но госпожа Збарски не рычала на ассистентов по обыкновению своим низким голосом, от которого все вздрагивали, а сидела неподвижно в кресле, опершись локтем о подбородок со знаменитой на всю империю ямочкой и устремив взгляд в неведомую даль. Поменяли световые приборы, камеру подняли на специальный кран, помощник прошептал немцу, что сию секунду мадам Збарски встанет и уйдет без всякого предупреждения: потому что уже затянули, затянули, затянули! А она ни на что не обращала внимания – дух ее и наэлектризованное тело опять, в тысячный раз, были в продуваемой всеми ветрами комнатке на маяке, где Басби впервые… Немец шепнул оператору, и камера тихо застрекотала. На следующий день на рабочем просмотре сам Ожогин зааплодировал, увидев долгий крупный план с потусторонним взглядом дивы Збарски. Лицо было снято на фоне темного задника, и казалось, само по себе висит в воздухе, плывет в кромешной черноте, глаза занимали пол-экрана, печаль в них сменялась нежностью, благодарностью, азартом. Слишком, наверное, радикально, для зрителей. Однако может статься, и наоборот: ведь дива дивная.

– Говорят, она берет уроки гипноза, – проговорил кто-то в переднем ряду. – У этой знаменитой немки, фрау Дагмар, спиритички, что пользует студийных неврастеников.

Начало лета Лидия легко отдавала свой задумчивый лик алчным камерам. В этом была и попытка реванша, и самое доступное убежище: суета в кинопавильонах успокаивала, отгораживала от мыслей, спасала от участившихся приступов паники – ненавистное ощущение непонятной химической волны, вдруг вспыхивающей в теле, заставляющей сжимать пальцами лоб, закрывать глаза, пытаясь удержаться на ногах, когда в голове начинает кружиться черный ветер, пронизанный острыми иглами и булавками.

В тот день, когда Лидия увидела на студии Басби, когда вокруг него сновали санитарки и кровь текла по его лбу, сомнения в предсказаниях фрау Дагмар – сомнения, которые время от времени ее мучали, – рассеялись. Да, ее любовь несет ему беду. В марте, на пике их романа, он чуть не разбился на авиетке. В апреле, после морского пикника, чуть не сорвался с лесов в театре – газеты писали, что он чудом спасся, схватившись за канат, поднимающий занавес и, к счастью, надежно закрепленный. Знала бы Лидия, как счастлив был тогда взрослый малыш Визг пролететь над сценой с полуразобранными декорациями – привет всем теням из компашки Визгов! И вот опять – лампы взрываются прямо над его головой.

Лидия медленно ехала по набережной в своем маленьком уютном авто. Положив руки в шелковых перчатках на руль, старалась не отвлекаться от дороги – недавно, замечтавшись, она едва не протаранила газетный ларек. Скрежет, крики и – мгновенное завихрение мира. Несколько секунд полной свободы. Будто включили фонтан с обжигающе холодной минеральной водой. Обе фары разбиты, а из покореженных металлических глазниц торчат газетные страницы. Помнится, она дала ларешнику несколько купюр и расписалась на томике пьес Чехова. Ларешник кланялся и вытаскивал из ощерившихся стекол застрявшую бумагу. На одной из смятых газет мелькнула порванная в клочья фотография Басби Визга со Всеволодом Мейерхольдом у входа в Московский театр оперетты.

Автомобиль сначала двигался вдоль набережной, потом свернул на торговую улицу, полез в гору по бульварчику, по обеим сторонам которого пестрели зонтики ресторанных веранд. Лидия опустила поля шляпы – около четырех пополудни за столиками сидели только зеваки и газетчики, выслеживающие сюжеты для своих выдуманных скандалов. Машина нырнула в переулок около новой церкви, удивительно расписанной тем же задумчивым художником, что рисовал декорации для немца-режиссера, кажется, его зовут Петров-Водкин. И остановилась у деревянного особнячка, в котором фрау Дагмар держала бюро для особых клиентов.

Через полчаса Лидия, выходя, хлопнула дверью, в углах которой красовались выточенные из дуба головы драконов. Уселась на бархатное сиденье «Бьюика» и решительно повернула ключ зажигания. Мотор заурчал. Она повернула ключ в другую сторону, и двигатель стих. «Решение принято, но надо взять маленькую паузу», – неслышно приказала себе Лидия. В этот раз она просила грубую длинноногую иностранку узнать у голосов, которые докладывают о тайных решениях Сил, управляющих миром, не о себе, а о «нем». Какой расклад для «него»? Фрау Дагмар взмахивала приклеенными ресницами, напоминающими когти неведомых птиц, налила в высокий узкий бокал остро пахнущий прозрачный напиток, выпила его тремя большими глотками и раскладывала на столе геометрические узоры из стеклянных предметов: треугольники, круги, квадраты, конусовидные башни, угрожающе мерцающие в сумраке комнаты. Лидия, не в силах удержать слезы, встала и отошла к окну. Фрау Дагмар посмотрела на вздрагивающую спину клиентки, достала из кармана пиджака (она носила мужские костюмы, подогнанные под ее фигуру) маленький серебряный портсигар, вставила в мундштук новую сигаретку и, безжалостно коверкая русский язык (да, право, немка ли она или притворяется, слишком фальшиво и аффектированно звучит ее акцент, а иногда она и вовсе о нем забывает), сообщила госпоже Збарски информацию от посредников Высших сил: