Ольга Шумяцкая - Он летает под аплодисменты

Збышек ушел в гостиную, но Лидия продолжала смотреть на своих поклонников. От них шло невидимое тепло. Крики не оглушали ее, а наоборот – кажется, в мгновение ока она стала выше, крупнее, будто и не актриса, а кукла-великан на карнавале, что давеча веселил ялтинскую публику. Разрумянилась. Растерянность, обычно охватывающая ее по утрам, улетучилась. Мысли опять пошли по кругу. Что от нее останется, когда синема заговорит? Когда с экрана посыпятся ярмарочные частушки, а ее взгляд, ее долгий пронзительный взгляд уже никому не будет нужен? Страшно подумать, страшно представить! Бежать – и немедленно. Она приняла правильное решение. Нет, не бежать, конечно, а проститься – в шикарном поклоне. В последнем поклоне…

«А если этот просмотр – шутка? Трюк? И никаких голосов на экране нет? – вдруг пронеслось у нее в голове. – Подделка? Патефон за сценой?» Вдруг ее накрыла волна ужаса – обманулась! Мир опять обернулся другой стороной, где все перепутано, смешано, во всем иные, неизвестные ей смыслы. У Лидии потемнело в глазах. И тут же явился ответ: значит, так тому и быть. Значит, просто погаснет звезда, которая – как предсказывают голоса фрау Дагмар, – может опалить Басби. Совпадение. Или блистательный заговор карт.

Трижды просигналив, на улицу въехал ярко-зеленый «Казак» Чардынина. Он один во всем «Парадизе» предпочитал русские автомобили иностранным и совсем недавно демонстрировал Лидии свое новое приобретение. Машина бесцеремонно потеснила толпу и затормозила у ворот. Лидия отошла от окна и, когда горничная вошла с докладом, тихо сказала:

– Извинись и скажи, что мы не принимаем.

– Как же я выйду в контору? – озабоченно спросил Збышек, но, посмотрев на жену, понял, что лучше помолчать. Зазвонил телефон. Лидия кивнула горничной – та подняла трубку, прислушалась и, отстранив трубку от уха, испуганно зашептала:

– Дирекция «Нового Парадиза». Вас просят.

Лидия вышла из комнаты, не дав ответа и оставив растерянную горничную в одиночку решать дело с телефоном.

Чардынин подождал-подождал и уехал. Толпа притихла. Однако люди все подходили и постепенно заняли все пространство перед оградой и воротами. Через двадцать минут из-за горки появился блестящий черный капот самой фешенебельной машины русского Холливуда. Показались лобовые стекла, и, наконец на улицу целиком вполз кадиллак всесильного Александра Ожогина. Авто медленно приблизилось к поклонникам дивы и остановилось. Молодежь облепила машину, кто-то с транспарантом попытался взобраться на капот.

Ожогин засунул в карман так и нераскуренную сигару. Выйти к людям? Нет. Он кивнул шоферу – двигаемся дальше. Тот загудел бойкому студенту, явно имевшему виды на крышу автомобиля. Ожогин усмехнулся: на студии он был богом, а здесь – всего лишь строгим господином, которого толпа готова принять в свои ряды. Отчасти комично, но такова судьба продюсера. Ворота усадьбы Збарски открылись, и машина въехала на аллею, ведущую к дому. Толпа опять взревела.

Лидия не спеша протирала лицо кусочком льда, потом тщательно осушила мягким полотенцем щеки, глаза, лоб. Ей казалось, что все двигается медленнее – застывая, льется вода из кувшина; неторопливо расправляется складка на махровой ткани полотенца; задерживается на плечиках цветистое платье, которое горничная достает из гардероба; застывает в воздухе пыль пудры, и зависает около зеркала пушистая кисточка; капли духов плывут в воздухе.

Через несколько минут слезы Лидии Збарски орошали льняной пиджак, руки и шелковый платок главы крымского Холливуда. Она рыдала у Ожогина на плече, она плакала, сидя в кресле – склонив к нему копну сверкающих темно-каштановых волос. Низким шепотом, доверительно, она говорила о том, что откроется только ему, что женская доля ее непроста, брак – на волоске, а одиночества она не перенесет. Странно, как многое в ее словах было правдой. «Только вы меня поймете, Александр Федорович, вы как никто чувствуете…» – она вжалась в спинку кресла, закрыла глаза рукой и зашептала что-то про объектив кинокамеры, который стал ее пугать, про линзы, что своенравно используют отражения, а ведь должны просто фиксировать его. Этим своим словам Лидия удивилась, вздохнула и продолжала:

– Страх! Вы не можете знать, каков страх, когда он клубится в неосвещенных щелях декораций и подбирается все ближе, ближе. Да, свет юпитеров иной раз отпугивает его, но тогда он прячется вдоль линии, разделяющей свет и темноту. Он душит меня. Сколько было сил, я терпела – играла на площадке с невидимыми тенями и спасала от них партнеров. Но это непросто, это так непросто. Некоторые режиссеры, возможно, подозревали неладное. Хотя… Вы знаете режиссеров – они слишком прямолинейны! – бормотала Лидия, вцепившись в руки Ожогина. Голос ее то летел вверх, то падал до едва различимых стонов.

Александр Федорович беспомощно оглянулся – позвать домашних?

Лидия удивлялась самой себе: она безбожно лгала и одновременно говорила совершенную правду. Ей вдруг стало хорошо – она видела себя и Ожогина со стороны и понимала, что переиграла всех и вся. Ожогин не станет больше ее уговаривать. Он поймет, сколько она отдала синема – в конце концов, собственный рассудок. Она еще несколько раз всхлипнула, вытерла лицо тыльной стороной ладони – платки были насквозь мокрые, – нащупала на столике очки и надела. Темные овальные стекла закрыли пол-лица.

– Вы – непревзойденная, – проговорил Ожогин, стараясь казаться спокойным. Он хотел было спросить, закончит ли она фильмы, в которых начала сниматься. Но промолчал. Задал другой вопрос: «Позволите устроить прощальный вечер в студийном концертном зале?»

Лидия сделала неопределенный жест. Уходя, Ожогин думал о том, что скорей всего не будет драться с адвокатом Збарски по поводу издержек. Что, если этот срыв – не случайность? Если она нездорова? Тяжба с больной женщиной представилась ему делом недостойным. А в двух начатых ею картинах надо переписать фабулы: в одной героиня пусть исчезает, в другой – погибает за кадром.

Толпа погудела, двинулась в сторону центральных кварталов и там разошлась. На Ялту опустилась тяжелая вязкая жара. Збышек не пошел на службу. Весь день увивался вокруг жены, пока не завел наконец витиеватый разговор.

– Душа моя, а может быть, все идет к тому, что у нашей Марыси появится сестрица-Аленушка? Или братец-Иванушка? Отсюда и маскарады, золотце, и настроения. Смотри, мой друг, какие синяки у тебя под глазами.

Лидия не сразу взяла в толк, о чем он толкует. Збышек, Збышек… В каком волшебном плюшевом мире он живет!..

А на следующее утро жители Ялты стали свидетелями «дождя имени Лидии Збарски», как впоследствии окрестили событие газеты. А также «карнавала летающих кадров»: над морем, над набережной, над улицами с розовыми домами кружила серебристая авиетка, выделывала в воздухе вензеля и разбрасывала черно-белые квадратики фотографий с углами, тисненными золотой краской. Сколько таких фотографий с изысканной строчкой, скользящей по краю: «госпожа Лидия Збарски в роли…» – было распродано по всей империи за последние десять лет! Толпа на набережной задирала головы и тянула к небу руки, чтобы поймать кружащиеся кусочки картона, и казалось, что она молится неведомому божеству. «Знаменитый имперский летчик Валерий Чкалов устроил вчера воздушное представление, забросав город фотографическими портретами Лидии Збарски, верным поклонником которой он является, – писал на следующий день «Ялтинский листок». – Однако за штурвалом аэролета был не Чкалов, а один из его друзей по ялтинскому авиаклубу. Сам он не смог вылететь в Ялту. Говорят, героя буквально заперли в ангаре, так как на следующий день предполагался старт межатлантического перелета «Санкт-Петербург – Нью-Йорк».