Ольга Шумяцкая - Он летает под аплодисменты

Златовласка смеялась и тянулась к его губам. Они снова припали друг к другу, и, кажется, сейчас она была чуть ближе, а летучая ее душа – чуть доступнее. Или ему показалось? Сладкая дрожь охватила их одновременно. Нега и напряжение оставляли его медленно. Он не желал выпускать ее буратинье тело из рук, хотел гладить шелковистую кожу, перебирать кудри и холить дивную тень наслаждения, постепенно таявшую. Но куда там! Уже вспорхнула, уже накинула платье и перевязала ленточки туфель.

– О, месье столь предусмотрителен! Дверь, оказывается, заперта, – бросила она, отпирая замок. – Сегодня, простите, не смогу поехать на вашу экскурсию. Как-нибудь в другой раз, ладно? Он совершенно лишен почтения к старшим. Не правда ли, прекрасное качество? – Это о Ландау, с которым у нее, оказывается, назначен разговор о магнитной теории электрона. – Давайте скорей, Визг. Что вы копаетесь? Пора возвращаться к обществу.

Она бежала вверх по лестнице. Мелькали розовые пятки. Покачивались на указательном пальце серебряные босоножки, подхваченные за перемычки. Целовал колени шифон. Поворот лестницы. Еще один. Исчезла. Растаяла. Испарилась.

Через минуту Женечка легко внедрилась в спор о куда-то спешащих частицах атомного ядра, который вели внизу шикарный Лев Ландау и несколько загорелых юношей.

Когда Басби вошел в холл, толпа уже поредела. Златовласка снова сидела у фортепьяно и наигрывала одной рукой высокие бесцветные ноты – рядом стоял пожилой господин с бородкой, пытавшийся что-то напеть, но сбивавшийся на сип. Женечка радостно подбадривала его:

– У вас еще три попытки! Вы говорите, ваша мелодия из Римского-Корсакова? Ну, дайте какой-нибудь ключ! Хотя бы – из какой пьесы.

Басби взял с барной стойки бокал с коньяком и остановился в центре опустевшего зала: выйти на террасу к морю? Море вечером пахнет острее, будто в нем прибавляется водорослей, соли, да кто-то досыпает еще и перца. Или подойти к роялю? Златовласка обернулась, лицо ее брызнуло в улыбке, и она пробежалась правой рукой по басовым аккордам – возникли нотки из модной в этом месяце песенки. Кажется, «Рыбка под золотистым дождем». Басби махнул своей тающей любовнице рукой. Она кивнула и снова стала что-то объяснять старичку.

Пора было уходить. А кудрявую вертихвостку надо пригласить на главную роль в мюзикле, который он будет фильмировать. Если будет… Но подходящим ли окажется сачок для ловли этой бабочки? Вот вопрос.

Итак, это случилось вчера. Мысли о Златовласке мучили его всю ночь. Он вставал, курил, распахивал окно, но воздух был влажен и вязок. Он закрывал створки, ложился, однако через полчаса все повторялось снова. Поднялся в самом дурном настроении. Вместо того чтобы идти в театр, весь день шатался без дела, пока не осел в таверне у старого грека. Небесное признание Чкалова в любви к Лидии изменило направление его мыслей. Светящиеся буквы таяли, оставляя в вышине дымные белесые хвосты. А Басби думал о своей бывшей возлюбленной. Что-то ушло из его жизни вместе с ней. Не то чтобы он в ней нуждался. Или нуждался, сам того не понимая? Или просто закончился фокус? Только вместо престижа – того самого магического и таинственного эффекта, который оказывает на публику трюк, – все завершилось пшиком.

Он вспоминал темные глаза Лидии, не отражающие света, на дне которых даже в минуты наслаждения таилась мука, испуганные движения рук – она закидывала их за голову жестом собственных героинь, как будто всегда находилась внутри фильмы, отказываясь проживать реальную жизнь. И этот испуг, излом, эта отстраненность, это страдальческое движение бровей… С Лидией он был независим. Ее не нужно было ловить. А теперь… Что случилось с ним теперь? Ему вдруг резко захотелось увидеть Лидию. Послать записку? Назначить свидание на старом месте, на маяке? Черт! Он же сам устроил интригу со спиритичкой. Она не придет на встречу – доверчивая Лидия, глупая Лидия, влюбленная Лидия. Басби ни секунды не сомневался, что Лидия до сих пор любит его, и если он сейчас, сию секунду, явится перед ней… она не сможет устоять. Не надо никаких записок. Лучше поехать самому.

Вчера вечером он прочел в газетах о том, что она уходит из синема. Усмехнулся. Новость показалась ему дикой. Как это в духе Лидии! Срыв, истерика, слезы. Все – пустое. Она всегда плакала с совершенно неподвижным лицом, и из широко раскрытых немигающих глаз катились крупные круглые слезы. Он хорошо знал их горьковатый вкус – минуты возбуждения и неги часто заканчивались у нее слезами, и он осушал их, легко касаясь губами горячих щек. Басби почувствовал озноб, бросил на стол купюру и поднялся. Да, решено, он немедленно поедет к Лидии.

Он уже спускался с веранды, когда чья-то рука легла на его плечо. Басби обернулся. Старик-хозяин таверны. Наклонившись и щекоча жесткими прокуренными усами ухо Басби, старик прошептал несколько слов. Не нужна ли господину Визгу щепотка-другая запретной травы? Свежий урожай. Только вчера доставили оттуда. Выразительный жест большого пальца в сторону моря. Басби заколебался. Пару раз он брал у грека траву. От большой усталости сворачивал на ночь цигарку. Однако наутро, после краткого ощущения легкости и рваного тревожного сна, просыпался с гудящей головой, гадким привкусом во рту и ломотой в теле. Полдня пил кофе, матерился и давал себе слово не связываться впредь со старым прохиндеем. Пакетики с травой долго валялись на комоде среди мелкого хлама. Потом пропали. Басби сначала не обратил внимания, подумал мельком, что, вероятно, их стащил вороватый портье. Однако вскоре возбужденный вид и бурная жестикуляция Сидни навели его на мысль, что гениальные озарения нисходят на безумного изобретателя не просто так.

Покачав головой в ответ на предложение старого грека – спасибо, не надо, – Басби задумчиво побрел к своему авто. Что-то он хотел сделать. Куда-то ехать. К кому-то… Старик сбил его. Басби потер лоб. Нет, не вспомнить. Он медленно выворачивал руль. Сзади – афишная тумба и киоск с газировкой, впереди – угол дома. Как выбраться из тупика? Что-нибудь он обязательно снесет. Блямц! – бампер уперся в витрину. Раздался треск. Авто тряхнуло. Басби подскочил на сиденье. Витринное стекло осыпалось на тротуар. На улицу выскочил благообразный господин с дыроколом в руках. Господин что-то кричал, размахивал руками, тыча пальцем то в авто, то в витрину. Но Басби не слушал его. Он смотрел на вывеску, намалеванную масляной краской на стене дома: «ПРОДАЖА И СДАЧА В НАЕМ ДОМОВ И КВАРТИР. А ТАКЖЕ ЛЕТНИХ ДАЧ И САРАЕВ ДЛЯ УДОВОЛЬСТВИЯ ОТДЫХАЮЩЕЙ ПУБЛИКИ». В витрине были выставлены фотографические открытки с заманчивыми изображениями вилл и дач.

Ну, конечно. Дом. Вот что не давало ему покоя с тех пор, как он вернулся из Москвы. Ощущение бездомности, которое усиливалось с каждым днем. Он устал чувствовать себя перекати-полем, столько лет возвращаться по вечерам в гостиничные комнаты с чужими скрипучими кроватями или театральные фургончики с чужим хламом! В конце концов, за последний год он заработал достаточно денег, чтобы позволить себе собственное жилье. Он представил себе стены из розового кирпича, островерхую черепичную крышу, запущенный сад с лабиринтом заросших дорожек, пряный запах перезрелых персиков, упавших в мокрую траву, и – огромная веранда, уставленная дачной мебелью с непременным самоваром на круглом столе. «Мечта обывателя», – усмехнулся Басби. Да, но в том-то и преимущество обывателя, что тот проживает настоящую жизнь среди настоящих вещей. И курица у него на столе настоящая, а не из папье-маше, и липа за окном настоящая, а не намалеванная пьяным художником на театральном заднике, и чай из того самого непременного самовара обжигает губы. Уж ему-то, обывателю, не приходится подносить ко рту пустую чашку, делая вид, что он пьет, как приходится циркачам и фиглярам. Получается, что он, Басби, всю жизнь подносил ко рту пустую чашку. Он почувствовал внезапное опустошение, как будто то, что было, было зря. Все зря, когда нет собственного дома. Первый раз в жизни Басби ощутил бездомность как проклятие. И еще… Он улыбнулся, смахивая с себя паутину грустных мыслей. Уже сейчас он слышит перестук женских каблучков по половицам своего несуществующего дома. Легкие, стремительные – невесомой ускользающей Златовласки. Плавные, медленные – томной задумчивой Лидии. Абрис женской фигуры на оконном стекле. Шлейф горьковатых духов. След кармина на ободке чашки. Решено. Решено. Ему нужен дом.