Вирджиния Эндрюс - Семена прошлого

– Мне тоже жаль, – прошептал он, избегая встречаться со мной взглядом. – Какая женщина согласится жить со мной?

Возможно, он никогда уже не будет сексуально полноценным мужчиной. Конечно же, ему нужен кто-то, кто согревал бы его в постели в эти длинные мучительные ночи. По выражению его лица я знала, что ночи были худшим временем в его жизни. Он ощущал себя одиноким, потерянным нравственно и бессильным физически. Джори был подобен мне: ему нужны были чьи-то ласковые руки, обнимающие в кромешной тьме ночи, чьи-то поцелуи, убаюкивающие и успокаивающие перед сном, пробуждающие утром. Нужен был кто-то, раскрывающий над головой спасительный парашют любви.

– Этой ночью дул сильный ветер, – тихо начал рассказывать он, в то время как близнецы сидели на своих детских стульчиках и размазывали по личикам теплую кашу. – Я проснулся с ощущением, что слышу дыхание Мел возле своего лица. Но ее не было. Утром я услышал голоса птиц – они строили гнезда, распевали песни… и тут я увидел это письмо. Я отчего-то знал, еще не читая, что в нем. И сразу же для меня птичьи песни любви превратились в тривиальные территориальные притязания. – Он опустил голову, чтобы спрятать от меня лицо. – Я слышал, что дикие лебеди никогда не меняют партнеров. Буду утешаться мыслью, что я, как лебедь, потеряв подругу, стану хранить в памяти ее образ.

– Милый, милый… – гладила я его черные волосы. – Любовь придет снова, помни это и надейся.

Он кивнул:

– Спасибо, что ты и папа всегда рядом, когда вы мне нужны.

Боясь расплакаться, я обняла его:

– Джори, Мелоди покинула тебя, но она оставила тебе дочь и сына – будь же благодарен судьбе за это. Она бросила их, и теперь они зависят целиком от тебя. Она пренебрегла не только тобой, но и собственными детьми. Ты имеешь полное право оформить развод, и постарайся воспитать детей так, чтобы им передалось твое мужество. Ты сможешь жить без нее, Джори. И пока ты будешь нуждаться в нашей помощи, мы с отцом всегда будем рядом.

Все это время меня одолевала одна мысль: Мелоди нарочно не позволила себе любить детей, так же как и им привыкнуть к себе, чтобы сделать разрыв менее болезненным. Ее прощальным даром любви к своему товарищу по детству были дети.

Джори смахнул слезы и с грустной иронией улыбнулся.

Внезапно поведение Барта коренным образом переменилось: он стал часто улетать в деловые поездки, появляясь так же неожиданно, как и исчезал, и никогда не задерживался в своих путешествиях более чем на три дня, будто опасаясь, что мы в его отсутствие промотаем его состояние. Мне он зачастую объяснял это так:

– Я должен быть в курсе всего. Никому нельзя доверять так, как себе.

В тот несчастливый и памятный день, когда Мелоди, убежав из Фоксворт-холла, оставила Джори записку, Барт как раз был в деловой поездке. Когда он вернулся, то воспринял отсутствие Мелоди за обеденным столом как само собой разумеющееся.

– Опять киснет у себя наверху? – с безразличным видом спросил он, взглядом указывая на ее стул.

Джори отказался что-либо отвечать на его вопрос.

– Нет, Барт, – сказала я. – Мелоди решила продолжить карьеру и уехала, оставив Джори записку.

Поднятые недоуменно брови Барта цинично вздернулись, он метнул на Джори взгляд, но не произнес ни слова сожаления или сочувствия брату.

Позже, когда Джори был у себя, а я была занята детьми, Барт вошел и, постояв, сказал:

– Жаль, что я был в Нью-Йорке в тот день. Я бы порадовался, глядя на выражение лица Джори, прочитавшего записку. Кстати, где она? Я бы хотел прочесть, что она там написала.

Я повернулась, чтобы посмотреть ему в глаза. Мне впервые пришло в голову, что Мелоди могла договориться о встрече с ним в Нью-Йорке.

– Нет, Барт, я никогда не позволю тебе прочесть эту записку, и я молю Бога, чтобы ты не имел отношения к ее решению уехать.

Его лицо побагровело от злости.

– Я уехал по делам! Я не сказал ни слова Мелоди начиная с Рождества! И насколько я понимаю, мы счастливо от нее избавились.

В некотором смысле он был прав: Мелоди больше не омрачала всем настроение своим вечным унынием. Я теперь взяла в привычку навещать Джори в предвечерние часы, проветривая, зажигая в его комнатах свет, наблюдая за тем, чтобы у него была вода и прочее необходимое. И мой поцелуй на ночь, может быть, хотя бы отчасти заменял ему супружеский.

Теперь, когда Мелоди не было, я поняла, что она пусть и немного, но все же помогала мне в заботах о близнецах, несколько раз на дню переменяя им подгузники, а иногда принимая участие в кормлении. Без нее стало значительно труднее.

Даже Барт заходил порой в детскую, как бы против своей воли привлеченный туда любопытством. Обычно он стоял и молча смотрел на детей, которые уже научились улыбаться и обнаружили, к своему изумлению и восторгу, что непонятные, размытые в очертаниях движущиеся предметы – это их собственные ноги и руки. Они протягивали ручонки к ярким погремушкам-птичкам, тянули их в рот.

– Они очень забавные, – говорил Барт задумчиво.

Это обнадежило меня, хотя Барт и не помогал обычно ничем в детской, кроме выполнения моих просьб подать тальк либо пузырек с маслом.

К несчастью, к тому моменту, когда Барт окончательно расчувствовался, наблюдая за детьми, в детскую вошел Джоэл и начал насмешничать над нашими восторгами. Вся появившаяся было симпатия Барта моментально исчезла, и он принял виноватый вид.

Джоэл тяжелым быстрым взглядом окинул младенцев и отвернулся.

– Очень похожи на тех первых близнецов, исчадия зла, – пробормотал он. – Те же светлые волосы и голубые глаза. И от этих тоже не жди ничего хорошего…

– Что вы имеете в виду? – яростно накинулась я на него. – Кори и Кэрри никогда никому не принесли зла! Это им причинили зло. Они пострадали от злой воли собственной матери – вашей сестры, Джоэл. Не забывайте этого!

Джоэл молча вышел из детской, утянув за собой Барта.

В середине июня прилетела Синди и осталась на лето. Она очень старалась на сей раз поддерживать в своих комнатах порядок, развешивала вещи, которые прежде валялись у нее на полу. Она помогала мне переодевать близнецов и держала их бутылочки, когда мы укачивали их. Было так приятно смотреть, как она сидит в кресле-качалке, вытянув свои прекрасные длинные ноги, с младенцем на каждой руке и еще умудряется держать бутылочки. А поскольку сама она была в своей детской пижамке, то казалось, что она сама еще дитя. Она так часто плескалась в ванне и принимала душ, что я опасалась, как бы она не сморщилась, подобно высушенной сливе.

Однажды она вышла, свежая и благоухающая экзотическими запахами, из своей великолепной ванной, закружилась по комнате, где мы все пили чай, и мечтательно проговорила: