Энгус Уилсон - Рассказы

Но я-то думаю, на самом деле Генри хотел пустить жильца совсем по другим причинам, и причин этих по меньшей мере три: первая — Генри считает безнравственным занимать такой большой дом, когда людям негде жить, и с этим соображением, приди оно в голову мне, а не ему, я бы еще согласилась, потому что в социальных вопросах — когда я о них вспоминаю — я куда совестливее Генри; вторая — пустые (вернее необитаемые) комнаты напоминают Генри о том, что по ним могли бы топотать маленькие ножки, но, увы и ах, не топочут; третья — Генри решил, что жилец даст мне какое-то подобие занятия и поможет справиться с приступами хандры, о которых я вам рассказывала. Две последние причины меня обозлили и начисто отбили охоту пустить жильца. Поэтому Генри долго собирался с духом, прежде чем подступился ко мне с предложением сдать верхний этаж Родни Кнуру. Для начала Генри завел речь о том, какую блистательную первую главу написал Родни для своей новой книги, и только потом перешел к делу. Оказывается, Генри просто закачался, когда прочел эту первую главу, и даже мистер Бродрик, а уж на что он человек стойкий, и тот не устоял. Если, заключив договор с Родни, Генри повысил свои акции, то теперь они и вовсе подскочили в цене. И сейчас необходимо было во что бы то ни стало создать автору условия, чтобы он мог закончить книгу. А в доме леди Энн таких условий нет. Генри заметил, что хотя преданнее леди Энн друга не сыскать, но если пишешь книгу, жить с ней не слишком удобно: уж очень она любит поговорить. Вот именно, сказала я, а еще больше того любит выпить. Тут все-таки я спросила, а как насчет дома, который Родни намеревался купить. Родни еще не подвернулся такой дом, сказал Генри, который бы пришелся ему по вкусу, и потом Родни сейчас не хочется тратить время на поиски: у него уйму времени будет отнимать сбор материалов для книги. А что самое главное, Родни боится обременить себя таким домом, содержать который будет разорительно. Довод, безусловно, веский. И тут я сказала: ладно, пусть Родни въезжает, чем донельзя удивила и обрадовала Генри.

Меня заинтриговало, что там у Родни вышло с леди Энн. Я навела справки, и, как я и подозревала, оказалось, что Родни бросил леди Энн и, по слухам, увивается за Сьюзен Маллинз, молоденькой девчушкой, но почти такой же богатой, как леди Энн. Леди Энн, однако, сумела в этом трудном положении не потерять лицо. Просто чудо, как ей только это удалось, ведь, если когда-то ей и было что терять, теперь этого никак не скажешь. Но Генри я ничего о своих открытиях не сказала: он очень привязан к леди Энн, и вообще я к нему помягчела — уж очень кстати пришлась его идея насчет жильца.

Однако не успела идея насчет жильца созреть (Родни со дня на день должен был перебраться к нам), как она едва не пропала на корню. А все из-за мистера Бродрика. Следует сказать, что старший компаньон Генри опять же из тех людей — а их великое множество, — к которым я отношусь двояко. Мистер Бродрик, импозантный старик лет шестидесяти пяти или около того, с благородными сединами и багровым румянцем, выглядит скорее юристом, чем издателем. Впрочем, кто знает, как должен выглядеть издатель? Он подчеркнуто старомоден, но совсем на другой лад, чем Родни, вот разве что оба вечно разглагольствуют о винах и еде. В отличие от Родни, мистер Бродрик обходителен на старый манер, к дамам он обращается «дражайшая» и мнит себя галантным вдовцом, поклонником прекрасного пола. Он носит монокль на черной ленточке и обедает по большей части в клубе. Порой он кажется мне славным стариканом, а порой несносным занудой и даже чуточку пошляком.

Когда Генри залучил к ним в издательство Родни Кнура, мистер Бродрик, как видно, был рад-радехонек, главным образом потому, что он заядлый сноб, а Родни вроде бы знаком с множеством людей, которых старикан видел от силы раз-другой, но о своей близости с которыми любит поговорить. Мистер Бродрик погладил Генри по головке — и не от полноты чувств, не в переносном смысле, а в самом что ни на есть прямом, и стал еще более чем всегда относиться к Генри как «к сыну, раз уж мне, мой дорогой мальчик, не суждено иметь своего». (Я часто задаюсь вопросом: уж не справляется ли мистер Бродрик у Генри: «Когда же, наконец, вы порадуете нас ребеночком?» Старик ждет не дождется, когда у фирмы будет наследник.)

Но в один прекрасный день, беседуя с мистером Харкнессом из «Харкнесс и К о», мистер Бродрик выяснил, что Харкнессы расстались с Родни, хватив с ним лиха по финансовой части — он не возвращал авансов и все такое прочее. Мистер Бродрик переполошился и заявил, что теперь им следует, как он выразился, «взять мистера Кнура в ежовые рукавицы». И раз уж он относится к Генри, как к сыну (а ко мне, чего доброго, как к снохе?), он ни за что не допустит, чтобы у нас жил такой человек. Чем строже придерживаться деловых отношений с авторами, тем лучше, сказал мистер Бродрик.

Генри рассказ мистера Харкнесса ужасно расстроил, а еще пуще того удивил. Меня-то он ничуть не удивил, но я об этом умолчала. Сказала только, что не пристало мистеру Харкнессу так говорить, а мистеру Бродрику его слушать. Потом, сказала я, как знать, вдруг мистер Харкнесс наговаривает на Родни — завидует, что мы его переманили. Ну а что касается деловых отношений, так отношения с жильцом куда как деловые (указала я); вдобавок за квартиру Родни будет платить мне. С тем мистер Бродрик и удалился. Генри, видно, мои доводы не очень-то успокоили, и немного погодя он мне признался, что и сам несколько раз давал Родни разные суммы в долг. Тут я поняла, что мне ничего не остается, как козырнуть блистательной первой главой — и я пошла козырять ею почем зря. Неужели Генри рассчитывает, сказала я, что человека, способного написать такую блистательную главу, можно втиснуть в узкие рамки насквозь буржуазного кодекса, этого мерила всех ценностей для людей наподобие Харкнесса и мистера Бродрика? Не понимаю, как Генри, прирожденный издатель, влюбленный в книгу, мог оказаться в плену такой деляческой политики — ведь если никогда от нее не отступать, «Бродрик Лейланд» будет издавать лишь безнадежно скучные книги. Я дала Генри понять, что твердо намерена взять Родни Кнура жильцом хотя бы из принципа. Когда Генри увидел, что я уперлась, он в свою очередь решил не отступаться, опять же из принципа, и твердо стоять на том, что, переманив Родни Кнура, осчастливил фирму, чему прямое доказательство эта пресловутая первая глава. Так Родни поселился у нас.

При том, что Родни был сверх головы занят сбором материалов и Сьюзен Маллинз, вы, наверное, думаете: на что только я рассчитываю, чего суечусь. Но если вы сделаете такой поспешный вывод, тогда я буду думать, что вы человек поверхностный и совсем меня не понимаете. Когда я говорю, что Родни меня очень заинтересовал, я выражаюсь как нельзя более точно — «заинтересовал» в моем случае означает одно: я сама не знаю, чего мне хочется, вернее, хочется ли мне чего-нибудь вообще, но одно знаю точно: если меня кто заинтересовал, я его ни за что не упущу. Так вот, первую неделю Родни ходил в Британский музей, читал книги о просвещенности и чести, их там тьма-тьмущая, издавали их по преимуществу в 17–18 веках, как я думаю, для выскочек. И меня тешила мысль, что теперь, после такого долгого перерыва, их опять штудирует Родни Кнур. Когда он не работал в Британском музее, он где-то шатался с Сьюзен Маллинз или болтал с ней по телефону.