Энгус Уилсон - Рассказы

— Никакой психотерапией я не занимаюсь, — вспылила Элспет. — Я даже, по вашим понятиям, не верующая… То есть я не верю в бога, — закончила она не слишком внятно.

Но миссис Сэрл будто и не слышала.

— Нет, какая удача! — вскричала она. — Значит, вы можете все-все рассказать об этих сборищах и о страшных грехах, в которых там исповедуются. Мне давно хотелось про это узнать. Помню, однажды исповедовался декан церкви св. Марии. Он встал с места и во всеуслышание объявил, что спал со своей племянницей. Это, конечно, была неправда, мне-то доподлинно известно, что он импотент. Но ей он сослужил хорошую службу, потому что она дурнушка, а тут стало ясно, что что-то такое в ней есть, и после этого она имела бешеный успех у мужчин. А я потом по всему Оксфорду рассказывала всякие небылицы и уверяла, что своими ушами слышала их на этих сборищах, так что в конце концов весь богословский факультет пригрозил, что привлечет меня к суду за клевету.

— Не может этого быть! — ахнула Элспет и от волнения опрокинула миску с крыжовником. Чтобы как-то скрыть слезы обиды и залившееся краской лицо, она бросилась его подбирать.

— Что вы, что вы, не надо, — сказала Миранда. — Право же, это не важно. — И тут на дорожке показался мистер Сэрл в толстой куртке и брюках-гольф.

— Генри! — крикнула ему жена. — Генри, что же ты мне не сказал, что мисс Эклз член такой группы? Она как раз собиралась мне исповедоваться, хотела, наверно, рассказать что-то потрясающее, даже крыжовник рассыпала. Своди ее в кабачок промочить горло. Там и покаетесь друг другу, самое подходящее место. Может быть, буфетчица вам поведает, что происходит на поле у Ходжа, а не то даже мистер Радклиф признается, что украл эту несчастную козу. И обо всем, что узнаешь, немедленно доложи мне.

Мистер Сэрл отставил стакан с портвейном и, достав из-за обшлага носовой платок, вытер аккуратно подстриженные седые усы. В своей заслуженной визитке и старых лакированных туфлях он был больше похож на военного в отставке или обедневшего помещика, чем на профессора английской поэзии, и так оно, видимо, и было задумано. Вечер выдался жаркий, стеклянная дверь была открыта, и в комнате уже веяло прохладным ночным ветерком. Теперь, когда миссис Сэрл удалилась к себе наверх, Элспет сочла себя вправе накинуть на плечи синюю шерстяную кофточку. Переодеваться к обеду в открытое платье она решила из уважения к старомодной чопорности профессора, но после первого же вечера, вероятно, изменила бы свое решение, если бы хозяйка дома не появилась в парчовом платье до полу. Ей было грустно, что они в последний раз беседуют с глазу на глаз, а беседам этим придавала особую прелесть и со вкусом обставленная комната, и рюмка кюммеля, которую он неукоснительно наливал ей каждый вечер, хотя признаться в том, что это доставляет ей удовольствие, значило в каком-то смысле капитулировать перед Мирандой. Но сейчас, когда та ушла к себе, дышалось свободнее, можно было насладиться минутой. Ему наверняка и сегодня еще предстоит безобразная сцена, наверняка ему суждено терпеть выверты этой женщины до самой ее смерти. Нынче утром ей, Элспет, ничего не удалось добиться. Но их вечерние беседы хотя бы дали ему передышку, помогли немного расслабиться. Попробую еще раз вызвать его на откровенный разговор, подумала она, внушить ему, что забросить такую важную работу из-за эгоизма жены было бы недопустимо. На этот раз надо подойти к делу тоньше, не так прямолинейно.

— Судя по всему, — сказала она, — неаполитанское свидетельство о рождении надо считать подлинным. У Шелли родился ребенок, не от Мэри, и едва ли от Клер Клермонт [9] Клермонт Клер — сводная сестра Мэри Шелли, имела от Байрона внебрачную дочь Аллегру. , какие бы сплетни ни распускал Байрон. Весь вопрос в том, кто же была эта женщина.

— Да, — согласился профессор Сэрл. — Это тайна, которая навряд ли будет разгадана, как и многие другие тайны в жизни Шелли. Порой я сомневаюсь, имеем ли мы право их разгадывать. О, я далек от того, чтобы отрицать важность биографического элемента в литературоведении. Я отчетливо понимаю, что полная осведомленность о жизни писателя, даже, пожалуй, о его подсознательной жизни — великое подспорье при толковании его творчества, и это, конечно, в первую очередь относится к таким субъективным писателям, как романтики. Но я все больше склоняюсь к мысли, что не следует вытаскивать на свет подробности, в свое время столь старательно утаенные. Наверно, это у меня признак старости, — добавил он.

— По-моему, такая точка зрения очень уязвима, — сказала Элспет. — Вспомните, как важны отношения Мэри Шелли с Хоггом [10] Хогг Томас Джефферсон (1792–1862) — друг и биограф Шелли. и с Пикоком, какой свет они проливают на аморальную точку зрения самого Шелли на супружескую верность. Или еще: какую роковую роль в неустойчивости и неудачах Ли Ханта [11] Хант Ли (1784–1859) — поэт, эссеист, издатель ряда журналов. сыграло то, что его жена была тайной алкоголичкой.

— Да, все так, — сказал профессор Сэрл. — Но в конечном счете преклоняться перед творчеством писателя — значит уважать его и считаться с его желаниями. Поймите, мертвым наносит обиду не только разглашение фактов, которые они так тщательно скрывали, но и наше истолкование этих фактов, порою в корне неверное. Мы осуждаем Мэри за ее измены и миссис Хант за ее пристрастие к вину, но как знать, может быть, для Шелли и Ханта это-то и было бы горше всего? Как знать, может быть, они считали, что сами в этом повинны?

Элспет спросила неожиданно резко:

— Вы тоже считаете себя повинным в том, что ваша жена пьет?

Профессор Сэрл медленно допил портвейн, прежде чем заговорить.

— Я этого ждал и боялся. Не следовало вам задавать этот вопрос, это было ошибкой. Ну да, вы скажете, что я боюсь правды, а я все же думаю, что есть вещи, о которых лучше молчать. Но раз уж вы спросили, я должен ответить. Да, в большей мере так.

— Почему? Почему? — не унималась Элспет.

— Моя жена была очень красивой женщиной и очень блестящей. И блистать ей бы следовало не в замкнутом обществе ученых мужей, не в узких и зачастую претенциозных университетских кругах, а в более широком мире, где люди не только мыслят, но и действуют. Поймите, я не закрываю глаза на недостатки этого мира. Это самонадеянный мир, там переоценивают то, что обозначают расплывчатым словом «опыт», там слишком часто прибегают к действиям, чтобы скрыть убожество и невысокий уровень мышления. Когда я, в ту пору молодой ученый, женился на женщине этого мира, пороки его были для меня очевидны. И хоть я сам и был там как рыба, вытащенная из воды, это был ее мир, и оттого, что я его страшился, оттого, что я там не блистал, я и ее отторгнул от этого мира, и тем озлобил ее, исковеркал ее характер. Были, конечно, и другие факторы, не прошло даром потрясение, вызванное гибелью нашего сына, были и еще обстоятельства, — закончил он скороговоркой, — может быть, более важные.