Юлиан Кавалец - Современная польская повесть: 70-е годы

— Пойдешь с ними?

— Разве это обязательно? Следовало бы, пожалуй. Впрочем, и девушка стоит того. — Плихоцкий краснеет, как мальчишка, догадался, что старик заметил их флирт.

Эх, Плихоцкий, Плихоцкий! — улыбается шеф уголками рта. Ты надеялся, что будут поминки. Что мне конец. Вероятно, так считал, вероятно, уже готов был от меня отделаться. Потерпи немножечко, придет и твой черед!

— Signori, arrivederci! Спокойной ночи! Мне пора.

Итальянцы выходят, окружая Малину Соллогуб, Плихоцкий следует за ними, он подавлен. Черт побери, сколько ему лет? Тридцать восемь? Барыцкий вздыхает. Боже мой, я в его возрасте… Лучшие годы мужчины. Бороться и любить! Гуляй, а то будет поздно. Да, сын мой. Можешь не спать эту ночь.

Доктор Миколай Парух, эксперт-юрист, друг Барыцкого и его соратник по многим баталиям, присаживается к другому концу стола. Заставляет себя улыбнуться. Снял очки, аккуратно протирает их платочком.

Сейчас, — думает Барыцкий, — начнет один из своих монологов.

Но Парух сдержан и полон торжественности.

— Поздравляю, — говорит. — Еще раз тебе удалось… Ты всегда был игроком.

— Не изощряйся в остроумии на мой счет. Я едва жив, — вздыхает Барыцкий.

— Они тоже. Ты их словно пропустил через соковыжималку.

— И добился желаемого! — говорит Барыцкий, и это звучит как победный клич.

— Да, да! Разумеется. Ты выиграй еще раз, — говорит Парух. — Но я стараюсь представить себе, что будет, если у тебя не пойдет карта…

— Переживу и проигрыш.

— Налить? — спрашивает Парух.

Барыцкий отрицательно качает головой. Слишком много было выпито за ужином: шампанского, правда, один глоток, зато во время великолепно срежиссированного парада кулинарных шедевров — две, а то и три рюмки охлажденной водки. У молодых итальянцев — Il Duce, перенесший инфаркт, употребляет только минеральную воду — глаза лезли на лоб от пшеничной. А к десерту подали еще французский коньяк.

— А знаешь, давай переменим тему на более приятную, ужин был великолепен. Эта пулярка… и суфле. В Польше не умеют готовить суфле, но это было вполне, вполне… — говорит доктор Парух, гурман и сибарит. — Известно ли тебе, что Малина до вечера проторчала на кухне и препиралась со здешними котлетных дел мастерами? Ну и выбила, что удалось. Молодец девка… Где ты, старый греховодник, раздобыл такую?

— Высший класс, верно? — смеется Барыцкий и на минуту закрывает глаза. Малина Соллогуб. Обворожительно красива. Великолепное знание итальянского языка. И вдобавок мила, интеллигентна. С какой-то теплотой. Ох, будь я помоложе!

Кто-то кашлянул у него за спиной, это метрдотель принес на подпись счет.

— Неужели я и этим должен заниматься? — брюзжит Барыцкий, но достает стальное, известное всему министерству вечное перо. А доктор Миколай Парух убежденно и вовсе не в шутку изрекает:

— Я считаю тебя незаменимым человеком, поскольку ты умеешь подбирать себе сотрудников. А у поляков это неслыханно редкое достоинство. Или талант, если угодно.

Барыцкий — в зависимости от точки зрения: еще привлекательный, рослый здоровяк с гривой седых волос и властными чертами лица или же, если взглянуть на него более придирчиво, пожилой, грузный человек с лицом землистого цвета и подпухшими глазами — медленно, словно пьяный, бредет по интимно освещенному коридору из ресторана в холл, минует целующуюся парочку, потом какого-то экзотического мизантропа во хмелю, который с рюмкой в руке держит речь перед настенным светильником. Гостиница трещит по швам, как всегда во время ярмарки. Глохнут стаккато ударников и всплески истерического женского смеха, в закоулках ритм танца напоминает мерный перестук цепов на току. Как хорошо, что это уже позади! Барыцкий расстегивает воротничок, расслабляет галстук, он почти задыхается, болит левый бок, рубашка липнет к влажному телу. И все же над усталостью берет верх радость, возбуждает одержанная победа: ведь за час до окончания переговоров никто не верил, что итальянцы примут условия. Почувствовав, что чаша весов склоняется в его сторону, Барыцкий принялся записывать столбиком в блокноте заранее продуманные фамилии избранников — было их пятнадцать. Подписание лицензионного соглашения превращало их — именно так он думал — в его резидентов на нескольких ведущих предприятиях Северной Италии. Уж он их подготовит к этой миссии! Они должны научиться тому, что в этой отрасли вывело макаронников на мировую арену. Сумеют ли? Не боги горшки обжигают, господа. Было бы желание! Надо только постараться, тут действительно нет ничего сложного. Никаких комплексов, господа! Я никогда не поверю, что итальянцы способнее нас. Нас?! Ведь он отбирает самых лучших.

А что, собственно, означает — самые лучшие? И выдержат ли они испытание? Пятнадцать, целых пятнадцать человек! Разумеется, в таком коллективе одни выдержат экзамен на пятерку, но найдутся и такие, что разочаруют, отсеются. Возможно, кое-кто даже подложит свинью. Например, смоется в Штаты, Англию или ФРГ, прельщенный зеленой, хрустящей приманкой какого-нибудь ловца мозгов. Иного может увлечь в широкий мир легкомысленная молодость, обладателю каковой якобы положено перебеситься. Он отобрал молодых, самых молодых. Теперь главное — молодость. Но пусть хотя бы один сбежит, сразу найдутся охотники упрекнуть его, Барыцкого, за неудачный выбор. Дескать, маловато изучал личные дела. Мог заметить и предусмотреть. Поступил легкомысленно и опрометчиво. Бил на эффект. Кто знает, не атакует ли первым именно мой заместитель, — думает Барыцкий, — поднятый мной так высоко, симпатичный и очень способный молодой человек, выдвигаемый в наследники престола, инженер-магистр Станислав Плихоцкий. Продувная бестия. Какой талант! Может, он первым нанесет удар? Надо быть и к этому готовым. Но впереди еще несколько месяцев! И к чему так скверно думать о парне? К чему омрачать радость этой минуты?

В холле толпа арабов преграждает путь. Барыцкий с трудом проталкивается к телефону и набирает помер водителя, по памяти, небольшая самопроверка, с памятью-то у него еще не так плохо! Качоровский — старая гвардия! — бодрствует у аппарата, берет трубку после первого звонка.

— Слушай внимательно, Теодор, — говорит Барыцкий сиплым от усталости голосом. — Выезжаем ровно в шесть. Обо мне не беспокойся, буду пунктуален. Но позаботься о Малине. И моем заместителе. Они поплыли на всех парусах, в случае чего ищи их утром по барам. Позвони им в пять, потом в половине шестого. Мне нельзя опаздывать! Сделай все, чтобы мы выехали своевременно. Ровно в шесть.

— Слушаюсь! — отвечает водитель Теодор Качоровский голосом и тоном, которые не изменились за тридцать лет.

— Не забудь прихватить пару термосов с черным кофе, булок и ветчины. У нас нет времени останавливаться на завтрак.