Юлиан Кавалец - Современная польская повесть: 70-е годы

— Слушаюсь!

— Сам, разумеется, перекуси перед выездом, посолиднее. Ну, спокойной ночи!

Теперь все. Пусть Малина, Плихоцкий и итальянцы развлекаются ночь напролет. Пусть Парух до утра штудирует свой пухлый том — международное право или что-то в этом духе, — который приволок на ярмарку из Варшавы. А пижаму забыл, и Барыцкому пришлось покупать ее ночью, в валютном киоске. Пусть Теодор выспится перед поездкой. А только что прибывшие на ярмарку арабы пусть знакомятся с ночной жизнью этого чуточку тяжеловатого на подъем и очень работящего города, уже в холле у них разбегались глаза при виде блондинистых, рыжих и черноволосых красоток, роившихся, как мотыльки, вокруг регистратуры.

А он, Барыцкий, на пятом этаже, в комнате номер 518, принимает душ, потом бреется, с отвращением поглядывая в зеркало на свое лицо, на серую, нездоровую кожу, обвисшие щеки и синие губы. И это лицо мужчины, перед которым не могла устоять ни одна женщина? — думает он с иронией. — Куда делся былой сорвиголова, горящие, смелые глаза и искривленные в саркастической усмешке губы, буйная шевелюра, светлое чело? Высокий лоб… Парень, во что тебя превратила жизнь? — Он достает из несессера пластмассовую коробочку: из каждого флакончика по одной пилюльке. Зря выпил, черт побери… И еще бело-красная таблетка снотворного: подействует или нет? Спать, спать, спать. Ничего больше не хочу.

Жизнь, но какая?! Сменял бы ты свою жизнь на тепличное существование представителя нового поколения, инженера-магистра Станислава Плихоцкого? Вопрос остается открытым. Ибо что я знаю о жизни инженера-магистра Станислава Плихоцкого?

В номере жарко, несмотря на приоткрытое окно. Должны установить кондиционер, это вопрос престижа, а не только удобства… — думает Барыцкий и растягивается на широкой тахте. Еще раз перебирает в памяти фамилии тех пятнадцати избранников. Оправдают они его доверие или нет? Вдалеке на башне бьют часы.

Опять старик добился своего, — думает инженер Плихоцкий, не переставая изумляться, ибо замысел с самого начала представлялся лишенным шансов на успех, а ведь он эти шансы взвешивал, и тщательно, прежде чем решился занять отрицательную позицию в отношении проекта Барыцкого, своего патрона и покровителя. Какая нелепость! У Барыцкого враги — завистники, снедаемые честолюбием соперники и обыкновенные всезнайки. Может показаться, что я торпедировал его план с их подачи. Нервы у Плихоцкого в полнейшем расстройстве. Запомнит ли ото Барыцкий? Какую поведет со мной игру? Сочтет ли, что с моей стороны это была черная неблагодарность? Или даже демонстрация враждебности? Объявление войны? А может, извиниться? С нашим стариком этот номер не пройдет. — Мысль об извинении Плихоцкий сразу же отбрасывает. — Просить прощения? Вот тут бы и поскользнулся. Уж скорее мужской разговор, признаю ошибку, легкомыслие, скажу, что перемудрил и был примерно наказан. Должен клюнуть. Он такой язык понимает. Но что от этого разговора сохранится в его твердолобой башке? И самое главное: простит ли?

Какие неприятные раздумья! Плихоцкий окончательно расстраивается, и Малина тут же замечает это.

— Что-нибудь случилось? — спрашивает она, касаясь его бедром, когда они проходят из бара в дансинг.

Он может промолчать в ответ, ибо ее уже обступили итальянцы. И вот она на паркете с прекрасным, как эфеб, инженеришкой из Милана. Эпилептический пляс, лучи прожекторов, то желтые, то фиолетовые, уподобляют это зрелище то аду в миниатюре, то горячечному бреду. На столике бутылка шампанского. Черт побери, в довершение зла еще полусладкое шампанское. Кто это придумал? Жестикуляция итальянцев. Ах, женщины! Наконец-то тема для разговора. Плихоцкий, изображая заинтересованность, беседует с другим миланцем о женщинах. Польки очаровательны, да, это была бы самая ходкая статья нашего экспорта. Многозначительная улыбка. Только в такую пору и толковать на подобные темы. Итальянец воспламеняется и, как ритор, со вкусом рассуждает о предмете разговора. Истинный миссионер! Излагает целые теории о методах сексуального порабощения, об эротическом превосходстве, о видах и подвидах женщин и их всевозможных достоинствах. Какой идиот, — мысленно возмущается Плихоцкий. — Хотя такие есть и у нас. — Он не сводит глаз с Малины. Самой прекрасной в этой толпе. Длинные волосы в вихре танца как будто хлещут ее по обнаженной спине и рукам. — Эта картина должна бы волновать меня, — думает Плихоцкий. — Почему ее красота сейчас на меня не действует? Все из-за этой тревоги. Бес попутал, опростоволосился. Зачем было ввязываться, восстанавливать против себя старика?

Оркестр играет старомодное танго, Малина неожиданно возникает перед ним, протягивает обе руки.

— Станцуем?

Да, с такой, как она, вот это была бы любовь! Малина стройна, но отнюдь не худая; у нее пышная грудь, и, похоже, она не носит бюстгальтера. Плихоцкий ощущает ее тепло, прикосновение упругого тела. Эх, черт побери, к чему травить себя черными мыслями!

— Кадришь этого красавчика? — спрашивает он Малину.

— Ты что?

— Смотри у меня, схлопочешь! — шепчет он, нагибаясь к ней. — Даже за весь этот договор я не отдал бы тебя итальянцам.

— Не дурачься, — смоется Малина. — Я не люблю таких… таких петушков. Когда встретимся в Варшаве?

— Когда захочешь…

В зале темно, Плихоцкий наклоняется и припадает губами к ее горьковатой от одеколона коже. Слышит вздох Малины. Интересно, темперамент это или игра? Она прижимается бедрами бесстыдно и многообещающе. Теперь вспыхивает красный прожектор, надо выпрямиться, остыть, я слишком поддался настроению, привет, девочка, потанцуем с прохладцей, cool, любовь тоже может быть холодной, cool love, а твои вздохи и прикосновения — дилетантство или профессионализм?

Старик — негодяй. Всего меня измочалил! — думает Плихоцкий. — Я ни секунды не принадлежал себе. Кто бы поверил? Три вечера подряд совещания, каждое почти до полуночи. А днем чертова мельница ярмарки. Ох, долго буду помнить. Он умеет выжимать из людей семь потов! Как еще сам выдерживает. Ждем инфаркта, как говорят в министерстве. Пожил бы еще годок-другой, чтобы я созрел, подрос и вполне подготовился занять освобождающееся место. Он снова проучил меня, я еще многому мог бы у него научиться. Ярмарка — его коронный номер. Старый прохвост. Честно говоря, я недолюбливаю его. Не вызывает он добрых чувств. Погонщик, только без кнута в руке. Но, по правде говоря, восхищаюсь им. У нас ему нет равных. Прежде возможно был Зарыхта, хотя он относится к совершенно иной формации. Еще из неандертальцев. Эх, да что там! Лет через пять я буду лучше, чем Барыцкий в период его наивысшего расцвета!

— О чем ты думаешь? — спрашивает Малина.