Джанет Фитч - Белый олеандр

— Ужин готов!

Черные круги туши под глазами… Пробежала мимо меня в ванную. Ее вырвало.

— Клэр!

Она вышла, легла на диван, прикрыла глаза тыльной стороной руки. Я сняла ей туфли.

— Принести чего-нибудь? Может, аспирин? Или лимонад?

Она заплакала и отвернулась.

Я дала ей тайленол и стакан содовой, смотрела, как она пьет маленькими глотками.

— Уксус… Смочи полотенце… — Откинулась на подушки. — Белый уксус. И выжми… — Голос хриплый, как наждачная бумага. — И потуши свет.

Я щелкнула выключателем и смочила в уксусе полотенце, не смея задавать вопросы.

— Семнадцать дублей, — произнесла она, накрывая лоб и глаза. — Представляешь? И сто человек тебя ждут! Больше никогда не буду сниматься. Никогда!

Я взяла ее за руку, села на полу рядом с обмякшей фигурой в уксусных парах, не зная, что сказать. Как будто дорогой тебе человек подорвался на мине, разлетелся в клочья, и непонятно, что с ними делать.

— Поставь Леонарда Коэна, — прошептала она. — Первый альбом, «Сестры милосердия».

Я нашла пластинку с фотографией носатого Коэна и святой, встающей из пламени. Села рядом с Клэр, прижала ее руку к своей щеке. Коэн заунывно и жалобно пел про Сестер милосердия, желая слушателям тоже с ними повстречаться.

Немного погодя она перестала плакать и уснула.

Никогда прежде я не привязывалась настолько, чтобы чувствовать чужую боль. Меня тошнило при мысли о том, что они сделали с Клэр. А меня не было рядом, чтобы сказать: «Плюнь, ты не обязана здесь уродоваться!»

— Я люблю тебя, Клэр… — прошептала я.

Однажны вечером я пришла на урок живописи, а мисс Дей так и не появилась. Пожилая дама из моей группы отвезла меня домой. Я открыла дверь, на которой висел рождественский венок с маленькими цукатами из груши и фарфоровыми голубками, думая застать Клэр в гостиной за журналом или с пластинками. Однако ее там не оказалось.

Она сидела на моей кровати, скрестив ноги, и сосредоточенно читала бумаги матери. На постели были полукругом разложены письма из тюрьмы, поэтические журналы и личные документы. Бледная Клэр грызла ноготь безымянного пальца. Я растерялась, разозлилась и испугалась. Она не должна это читать, они не должны пересечься! Я не хотела, чтобы она была хоть как-то связана с матерью, тем, что я не могла контролировать. А теперь она, как Пандора, открыла ящик и выпустила наружу зло! Ингрид Магнуссен всегда покоряла их воображение. Я чувствовала, что снова отступаю в ее тень. Это же мои вещи! Даже не мои! Я ей доверяла…

— Что ты делаешь?!

Клэр подпрыгнула, блокнот полетел в воздух. Рот беззвучно открылся раз, другой… Когда она расстраивалась, то теряла дар речи. Она хотела собрать злосчастные бумаги, но разнокалиберные страницы выпадали из неловких, трясущихся рук. Отчаявшись, она бросила их, зажмурилась и закрыла лицо ладонями — как Кейтлин, которая думала, что если она нас не видит, то мы ее — тоже.

— Не сердись!

— Но почему, Клэр?! Я бы показала тебе, если бы ты попросила!

Я собирала записные книжки из прошитой рисовой бумаги, итальянские блокноты под мрамор, амстердамские школьные тетради, в гладком переплете, в кожаном, со шнурками… Журналы матери, где мое отсутствие написано на полях. Все это не про меня, даже письма. Только про нее.

— Было очень грустно, ты на занятиях… А она такая сильная!

Искала пример для подражания?! Я едва сдержала смех. Хотелось дать ей пощечину за то, что восхищается матерью, закричать: «Проснись! Ингрид Магнуссен ранила бы тебя походя, по дороге в ванную, и даже не заметила бы!»

Теперь она читала письма и знает, что я о ней не говорю. Я представила, как это обидно. Жалела, что не выбросила их, а волочила за собой повсюду, как проклятие. Ингрид Магнуссен. Как объяснить? Я не хотела, чтобы мать про тебя знала, Клэр. Ты единственное хорошее, что у меня было за всю жизнь. Я не собиралась рисковать. Как она бы тебя ненавидела! Она не хочет, чтобы я была счастлива, Клэр! Ей нравилось, когда я ненавидела Марвел. Это давало ей ощущение близости со мной. Художник не должен быть счастлив, говорила она. Если я стану счастливой, то она мне уже не нужна. И вдруг тогда я ее забуду… Все верно. Только «вдруг».

В письмах она меня ругала. «Что мне за дело до девяноста восьми баллов по орфографии? До цветочных клумб? Ты настолько скучна, что я тебя совсем не узнаю. Кто эти люди, с которыми ты живешь? О чем ты думаешь?» Я так ничего ей и не рассказала.

— Хочешь знать про мою мать? — Я взяла серый блокнот с ленточкой и протянула Клэр. — Читай!

Она отняла руки от опухших красных глаз, икнула и взяла блокнот. Из носа у нее текло. Мне не требовалось заглядывать ей через плечо, я помнила наизусть.

Распусти подлый слух.

Выпусти любимого пса старика за калитку.

Наведи человека в состоянии крайней депрессии на мысль о самоубийстве.

— Что это?

Скажи ребенку, что он некрасивый или глупый.

Заверни щелочь для прочистки канализации в кальку и оставь на перекрестках.

Брось пригоршню бесполезных иностранных монет в миску попрошайки и слушай, как он рассыпается в благодарностях. «Да хранит вас Господь, мисс!»

— Это же не на самом деле… Она так не делает!

Я только пожала плечами. Как Клэр могла понять такую женщину, как моя мать? Она писала эти списки часами и смеялась до слез.

Клэр умоляюще смотрела на меня. Ну как на нее сердиться? Мать понятия не имела, что я люблю есть, где бы хотела жить. Меня открыла Клэр. Она знала, что поселиться я мечтаю в Биг-Сур, в домике с дровяной плитой и ручейком, что я люблю мыло с ароматом зеленого яблока и оперу «Борис Годунов» и что боюсь молока.

Она помогла убрать бумаги обратно в коробку и задвинуть под кровать.

Рон и Клэр снова ссорились. Я лежала на кровати и слышала через стенку. Заяц на стене съежился, поставил уши торчком и вздрагивал. Клэр просила, чтобы Рон нашел другую работу, без историй про таинственно покалеченный скот и колдовство индейцев.

— Чего ты хочешь? Чтобы я устроился судомойкой?

Рон редко повышал голос. Но он устал, только что вернулся из России и не был готов к ссоре. Обычно его ждал приготовленный Клэр обед, поцелуи и чистые простыни.

— Я зарабатываю деньги! Это просто работа, Клэр. Господи, иногда я совершенно не понимаю, что у тебя в голове!

Он врал. На самом деле Рон наживался на страхах. И рынок, судя по всему, был прибыльным. Куда ни глянь, люди боялись. Они улавливали боковым зрением зловещие тени в соседних машинах и у банкомата. Их поджидали в коридоре с пистолетом. Зубная паста в супермаркете была отравлена. Вирус Эбола, гепатит С, мужья, исчезающие по дороге в винный магазин, мертвые дети с отрубленными кистями в канавах, фотография с оборванным контуром, вынутая из рамки… Публике подавай монстров, привидения и голоса из могил — что-то нездешнее и таинственное. Кому нужен, например, парень, которого застрелили за кожаную куртку? Это знакомо и бессмысленно.