Джанет Фитч - Белый олеандр

Клэр жаловалась, что не влезает в джинсы, а Рон обнимал ее за бедра и норовил в шутку укусить.

— Мне нравится, когда ты толстая, большая! Как на картинах Рубенса.

— Врешь! — смеялась она, шлепая его по руке.

Я рыбачила в Маккензи. На поверхности воды играло солнце, между тенями от деревьев уходила в глубину рыба. Вверх по течению Рон размахнулся и забросил спиннинг, но мне было все равно, поймает он или нет. Клэр ходила вдоль берега и напевала под нос текучим сопрано «О Шенандоа, тебя я слышу». Она собирала цветы и засушивала их в домике между листами картона. Я чувствовала себя здесь как дома. Тишина, оттенки зелени под гулким небом в рамке длинных пальцев сосен и калифорнийских пихт. В таком небе без удивления заметишь драконов и ангелов. Как окно в портрете кардинала эпохи Возрождения. Музыка бегущей воды и смолистый запах хвои.

Я стояла спиной к теплому солнцу, уставившись в темное окно — свою тень на воде. Было видно дно с камушками и рыба, идущая к наживке.

Внезапно катушка зазвенела и леска натянулась. Я вздрогнула.

— Клюет! — закричала я Рону. — Что делать?

— Пока не тяни, пусть успокоится!

Катушка перестала крутиться.

— Тяни на себя!

Я стала мотать, чувствуя вес рыбины. Или она такая сильная, или течением сносит. Я уперлась пятками в землю и смотрела, как длинная ручка выгибается дугой. Вдруг леска обмякла.

— Сорвалась!

— Мотай! — завопил Рон, осторожно двигаясь по реке в мою сторону с сетью в руках. — Идет сюда!

Я мотала как сумасшедшая. Повело в другую сторону, вверх по течению. Я затаила дыхание. Кто бы подумал, что от рыбалки такая радость! Прийти с пустыми руками и поймать что-то живое!

— Отпускай!

Я ослабила леску. Рыбина уходила вверх по течению. Я взвизгнула и захохотала, угодив ногой в яму — в сапоги хлынула ледяная вода. Рон подхватил меня, чтобы не упала.

— Хочешь, я вытащу? — потянулся к моему спиннингу.

— Нет!

Это моя рыба, и никто ее у меня не отнимет! Было ощущение, что я поймала ее на собственную плоть и леску из одежды.

Клэр села на берегу, подтянув колени к груди.

— Осторожно! — сказала она.

Рыба сделала еще три маневра, и Рон решил, что она достаточно обессилела.

— Тяни!

От напряжения ныла рука. Но когда рыба выскочила из воды, блестя, точно жидкое серебро, сердце в груди радостно подпрыгнуло. Рыба дико билась.

— Держи, держи! — Рон спешил на помощь с сетью.

Я бы не упустила эту рыбу, даже если бы она протянула меня до самого океана. У меня уже достаточно выскользнуло из рук.

Мы вместе пошли к берегу. Рон вскарабкался, держа в сети гигантскую рыбу, больше полуметра длиной.

— Такая живая… — произнесла Клэр. — Брось ее в воду, Астрид!

— С ума сошла? Это же ее первый улов!.. Грохни по голове. — Рон протянул молоток.

Рыбина шлепала по траве, норовя прыгнуть обратно в воду.

— Скорее, упустишь!

— Астрид, нет. — Клэр смотрела на меня нежнейшим цветочным взглядом.

Я схватила молоток и с размаху ударила. Клэр отвернулась. Я знала, о чем она думает: что я встала на сторону Рона и жестокого мира. Но мне нужна была эта рыба. Я вынула крючок и подняла вверх, Рон сфотографировал. Клэр не разговаривала со мной весь вечер, а я, как настоящий ребенок, не хотела чувствовать себя виноватой.

Я очень расстроилась, когда мы вернулись в Лос-Анджелес. Клэр снова делила Рона с телефоном, факсом и толпой народа. Дом трещал по швам от проектов, вариантов, рабочих сценариев и заметок в «Вэрайети». Друзья Рона не знали, о чем со мной говорить. Женщины игнорировали, а мужчины слишком интересовались, подходили чересчур близко, прислонялись к двери, делали комплименты и спрашивали, не хочу ли я попробоваться в кино.

Я держалась рядом с Клэр. Меня смущало, что она прислуживает этим равнодушным незнакомцам, охлаждает для них белое вино, готовит песто, в который раз едет в «Шале Гурме». Рон просил не беспокоиться, мол, они закажут пиццу, но Клэр заявила, что не позволит гостям есть из картонных коробок. Она не поняла! Они вовсе не считали себя ее гостями. Для них она была просто женой, безработной актрисой, прислугой. В то лето вокруг вилось слишком много хорошеньких женщин в открытых летних платьях и саронгах с бикини. Клэр мучительно гадала, которая из них — Цирцея мужа.

Кончилось тем, что она села на антидепрессанты и перевозбудилась. Чтобы успокоиться, начала пить. Сыпала несмешными шутками и этим бесила Рона. Путала строчки в анекдотах. Звук не совпадал с картинкой, как в плохо дублированном фильме.

В сентябре, среди ветров и пепла, я пошла в двенадцатый класс, а Рон вернулся на ТВ. Клэр не знала, что делать в доме без мужа. Она драила полы, мыла окна, переставляла мебель. Однажды отдала всю свою одежду в благотворительный магазин. Без успокоительных мучилась бессонницей, сортировала газетные вырезки и протирала пыль с корешков книг. Страдала мигренями и думала, что телефон прослушивается. Клялась, что перед тем, как вешает трубку, там что-то щелкает. Дала послушать мне и спросила, сверкая темными глазами:

— Ну правда ведь?

— Возможно, — ответила я, не желая бросать ее одну в темноте этой ночи. — Не уверена…

В октябре жара сменилась голубой осенней дымкой, оранжевые ладони платанов сверкали на фоне матовых белых стволов, холмы окрасились багрянцем и позолотой. Однажды я вернулась из школы и обнаружила, что Клэр у себя в комнате смотрится в зеркало. В руке застыла серебряная щетка для волос.

— У меня несимметричное лицо. Ты замечала? Нос скошен набок. — Она повернула голову, оглядела профиль, надула щеки и надавила на якобы кривой нос. — Ненавижу острые носы! У твоей матери нос как у Гарбо. Обращала внимание? Если бы я делала пластическую операцию, хотела бы такой же.

Клэр говорила не про нос. Она просто устала от своего отражения, которое напоминало о неудачах. Чего-то в нем не хватало, только она неправильно понимала, чего именно. Психовала, что редеют волосы, жаловалась, что скоро станет похожа на Эдгара По. Ее испуганный взгляд увеличивал неидеальные уши, уменьшал тонкие губы.

— Мелкие зубы — к несчастью. — Она оскалилась. — К ранней смерти.

Ее зубы были как ячменные зерна, блестящие, жемчужные. А вот глаза все больше западали. Уже почти не видны были веки, выпирали кости. Как бронзовая голова из-под безжалостной руки Родена.

С наступлением декабря Клэр приободрилась. Она обожала праздники и теперь обложилась журналами о том, как празднуют Рождество в Англии, Париже и у индейцев в Таосе, Нью-Мексико. Хотела сделать все то же самое.

— Устроим идеальное Рождество!

Мы скрепили проволокой венок из эвкалипта и гранатов, которые окунули в горячий воск. Она купила коробки рождественских открыток на мягкой бумаге с кружевами и золотыми звездами. Включила радиостанцию классической музыки, где крутили «Лебединое озеро». Мы сделали гирлянды из крошечных перцев чили, утыкали мандарины гвоздикой и связали их бархатом коньячного цвета. Она отвезла меня в Беверли-Хиллз и выбрала в «Джессике Макклинток» красное бархатное платье с белым кружевным воротником и манжетами. «Подходит идеально!»