Джанет Фитч - Белый олеандр

Клэр покачала головой, вздохнула. Включила дворники, хотя дождя не было, только туман, и выключила, когда они заскрипели на сухом стекле.

— Что я не ошиблась насчет Рона, у него роман. Я и сама знала, она просто подтвердила.

— Откуда ей знать?! Ради бога, Клэр, она видит тебя первый раз в жизни!

— Все признаки налицо. — Она вытерла рукой нос и улыбнулась. — Я просто закрывала глаза. Не думай об этом, мы разберемся.

Я сидела за столом под идиотской пирамидой и, глядя в ручное зеркальце, рисовала автопортрет. Рисовала вслепую и не отрывая ручку от бумаги, одной линией. Квадратная челюсть, пухлые неулыбчивые губы, круглые укоризненные глаза, широкий датский нос, грива белых волос. Тренировалась, пока не стало получаться даже с закрытыми глазами, пока не запомнила выражение своего лица пальцами, рукой, пока не стала видеть себя на любой стене. Я не ты, мама! Я не ты!

Клэр сказала Рону, что пойдет на пробы, а сама попросила позвонить, что заболела. Она отмокала в ванне с лавандовым маслом и большим кристаллом аметиста, успокаивая растрепанные нервы. Рон обещал вернуться в пятницу, но что-то там у него случилось. Его визиты домой были опорами для ее рук, которые помогали перебираться с одной клетки календаря на другую. Когда он вдруг не приезжал, она ступала вперед, хваталась за пустоту и падала.

Я наткнулась на письмо матери, которая советовала добавлять в пищу приворотное зелье. В рецепте мне все показалось ядовитым. Я нарисовала на письме змей, проткнутых копьем, положила в новый конверт и отправила обратно.

Клэр поставила в гостиной своего любимого Леонарда Коэна. «Сюзанна» увлекала ее за собой к реке.

Я рисовала свое лицо.

К апрелю пустыня высосала весну из воздуха. Как будто промокнули чернила специальной бумагой. Голливудские холмы казались четкими, точно смотришь в бинокль. Молодая листва увядала на жаре, а мы уныло потели в доме с опущенными жалюзи.

Клэр бросила на кровать драгоценности из морозилки. Восхитительно ледяные пиратские сокровища: замороженные нити зеленого нефрита с камушками на застежках, янтарный кулон с окаменевшим папоротником. Я прижала его к щеке. Положила старинный браслет из горного хрусталя на пробор, спустила на лоб, словно холодный язык.

— Моей двоюродной бабушки Присциллы, — объяснила Клэр. — Она надевала его на бал дебютанток в «Уолдорф-Астории» перед Первой мировой.

Она лежала на спине в одном белье. Темные волосы взмокли от пота. На лбу красовался браслет из дымчатого топаза, а поперек, до кончика носа, — изящная золотая цепочка. Клэр была болезненно худой, тазовые кости и ребра выпирали, как у Христа на деревянном Распятии. Над трусиками виднелась родинка.

— Она была сестрой милосердия во время битвы при Ипре. Очень смелая женщина!

Каждый браслет, каждая бусина рассказывали историю. Я взяла из кучки драгоценностей между нами прямоугольное кольцо из оникса. На гладкой черной поверхности сверкал малюсенький бриллиант. Хотела надеть, но налезло только на мизинец, до косточки.

— А это чье? — Я подняла руку, чтобы ей не поворачивать голову.

— Прабабушки Матильды. Типичная парижанка.

Владелица уже, наверно, лет сто лежала в могиле, и все равно я почувствовала себя большой и невоспитанной. Представила локоны цвета воронова крыла, остренький язычок. Черные глаза заметили бы малейшую неловкость. Она бы не одобрила мои неуклюжие руки и ноги, слишком большие для ее стульчиков и крошечных фарфоровых чашек с золотой каемкой. Лось среди антилоп! Я передала кольцо Клэр, и та без труда его надела.

Гранатовое колье, леденящее мне шею, было свадебным подарком от прадедушки из Манчестера, хозяина лесопильного завода, жене Беатрис. Золотой ягуар с изумрудными глазами, которого я пристроила на колене, приехал в двадцатые годы из Бразилии вместе с тетей отца, Джералдиной Вудс, которая танцевала, как Айседора Дункан. На мне, можно сказать, был семейный альбом Клэр. Бабушки по матери и двоюродные бабки по отцу, женщины в изумрудной тафте, бархате и гранатах. Время, место и характер, заключенные в камень и серебряную филигрань.

В сравнении с этим мое прошлое, история, которую мать однажды мне поведала и от которой потом отказалась, была просто дымом. Ни ониксов, ни аквамаринов, увековечивающих жизнь предков. Мне достались только их глаза, руки, форма носа и тоска по снегопадам и резному дереву.

Клэр опустила на один глаз золотое ожерелье, на другой — нефритовые бусы. Заговорила осторожно, чтобы не упали:

— Раньше хоронили с полным ртом драгоценностей и золотой монетой на каждом глазу — плата лодочнику.

Она опустила коралловое ожерелье на пупок, а двойную нить жемчуга — в ложбинку груди. Минуту спустя взяла жемчуг и уронила его в рот, сомкнув губы над блестящими бусинами. Мать подарила ей этот жемчуг на свадьбу, хотя и не одобряла брак с евреем. Клэр думала, я ужаснусь, но после Марвел Турлок и Амелии Рамос предрассудки меня не удивляли. Единственное, чего я не могла понять, — почему она все-таки рассталась со своим жемчугом.

Клэр лежала неподвижно, изображая покойницу. Мертвое тело в розовом кружевном белье, драгоценностях и капельках пота. Не нравилась мне эта новая забава! Сквозь нижнюю часть стеклянных дверей виднелся запущенный сад. Нынешней весной Клэр ничего не подрезала и не пропалывала в остроконечной китайской шляпе. Цветы без колышков растрепались, гладиолусы покосились, а мексиканская энотера снова пошла в наступление на нестриженый газон.

Рон отсутствовал второй раз за месяц. Снимал в Андалузии сюжет о цыганах. Прочесывал мир в поисках диковинок и заодно набирал мили за полеты. Если хочется загадочной жути, заглянул бы в собственную спальню, где жена в розовом кружевном белье и драгоценностях притворяется мертвой, а под кроватью спрятана заманивающая его домой магическая коробка, с магнитами, кусачками для ногтей, ручками и склеенными полароидными снимками!

Клэр закашлялась, села, рыгнула. Ожерелья и браслеты свалились. Она выплюнула жемчуг в ладонь. Такая бледная, что губы казались неестественно красными. Под глазами круги. Сгорбилась спиной ко мне над горстью глянцевитых мокрых бусин. Позвонки нанизаны на нить, как нефрит.

Потянулась назад к моей руке. Ногти грязные, кончики маленькие и чувствительные, как у ребенка, кольца несоразмерно большие, точно шарики жвачки из автомата. Прижала мою ладонь к влажной пылающей щеке. Я положила голову ей на плечо. Ее спина тоже горела.

— Рон скоро вернется.

Она кивнула. Тяжелая голова на тонкой шее качалась, как тюльпан на ножке. Позвонки напоминали змеиную погремушку.

— Как жарко… Что я буду делать летом?