Джанет Фитч - Белый олеандр

Рон вернулся, и я вздохнула с облегчением. Клэр приняла душ, убралась, наготовила гору еды и накрасила губы красной помадой. Поменяла Леонарда Коэна на джаз-бэнд Тедди Уилсона, мурлыкая вместе с ними блюз «Бейсин-стрит». По вечерам, а иногда и днем, они занимались любовью. Оба вели себя тихо, из-за закрытой двери доносился только приглушенный смех.

Как-то рано утром, когда Клэр еще спала, я услышала, что он разговаривает по телефону в гостиной. Говорил с женщиной, это я сразу почувствовала, — по особой улыбке, по тому, как он стоял в полосатых пижамных штанах и накручивал провод на гладкие пальцы. Засмеялся.

— Камбалу или треску. Не важно.

Завидев меня в дверях, вздрогнул. Кровь отлила от румяных щек и вернулась с новой силой. Провел рукой по шевелюре — седые волоски, пружиня, вскакивали. Поговорил еще про рейсы, гостиницы, нацарапал что-то на бумаге из открытого кейса. Я не шевелилась. Повесил трубку, поддернул штаны.

— Снимаем в Рейкьявике про лечебную силу горячих источников.

— Возьми с собой Клэр.

Он бросил бумагу в кейс.

— Я постоянно буду на работе, а Клэр в отеле сойдет с ума от болезненных фантазий, ты же ее знаешь. Это превратится в кошмар!

Я против воли согласилась. Уезжал ли он так часто из-за любовниц, чтобы отдохнуть от Клэр, или потому, что он действительно уставший муж, который зарабатывает деньги — что вряд ли, — но брать с собой Клэр, если не можешь уделять ей время, было бы катастрофой. Она не станет в одиночестве знакомиться с достопримечательностями. Просидит в гостинице и изведет себя мыслями о том, где он и с кем.

И все-таки я не дала ему сорваться с крючка. Он ее муж и за нее отвечает! Мне не понравилось, как он говорил по телефону с той женщиной в собственном доме Клэр. Представился полутемный ресторан и его гаденький сооблазняющий голос.

Я прислонилась к косяку, на случай, если он как ни в чем не бывало попытается удрать в спальню. Хотела втолковать, что он ей нужен и его долг здесь.

— Она сказала мне, какой способ самоубийства предпочитает.

Гладкость дала трещину. Он споткнулся, как человек на неровном тротуаре или актер, забывший текст. Провел рукой по волосам, выигрывая время.

— И какой?

— Отравиться газом.

Рон сел, закрыл глаза руками, гладкие пальцы сошлись над переносицей. Вдруг стало его жалко. Я только хотела привлечь внимание, показать, что он не может улететь и притвориться, что она в порядке. Не может все время бросать ее на меня.

— Она это серьезно?

В карих глазах читался страх.

Спрашивает меня? Это же он у нас умный! Он мужчина, который твердо стоит на земле, говорит, когда нам просыпаться и когда идти спать, какой канал смотреть и что думать про испытания ядерного оружия и реформу социальной системы. Это он надежно держит мир в гладких руках, как большой баскетбольный мяч. Я беспомощно уставилась на него, в ужасе, что он не знает, способна ли Клэр на самоубийство. Он же муж! А я кто? Приемный ребенок.

Из головы не шел образ Клэр с драгоценностями на теле и полным ртом жемчуга. Чем она пожертвовала, чтобы быть с Роном, как плакала ночами, обхватив себя руками и согнувшись пополам, словно человек с желудочными коликами! Нет, она по-прежнему ждет меня из школы. Она не захочет, чтобы я нашла ее труп.

— Она по тебе скучает.

— Скоро начнется летний перерыв на ТВ. Съездим куда-нибудь втроем. Подальше куда-нибудь. Поживем в палатке в Йеллоустоне. Как тебе?

Мы втроем, лошади, походы, костер, звезды. Ни телефона, ни факса, ни компьютера. Никаких вечеринок, встреч, друзей со сценариями. Рон в полном ее распоряжении. Заманчивая перспектива! Клэр не откажется.

— Ей бы понравилось, — произнесла я наконец, хотя и подумала, что не поверю, пока не увижу своими глазами. Рон — известный лжец.

— Тебе нелегко, я знаю.

Он положил руку мне на плечо, согревая его своей гладкой горячей кожей. На секунду я представила, как мы занимаемся любовью. Его голая грудь была так близко, что я могла бы погладить седые волоски и соски размером с монету в двадцать пять центов. Он приятно пах «Месье Живанши». Хрипловатый, не слишком низкий голос успокаивал. Но я вспомнила, что именно этот мужчина — источник всех бед, потому что не умеет любить Клэр. Он ей изменял, я это чувствовала. В его распоряжении был весь мир, а у Клэр — один только он. И все же мне приятны были его рука и взгляд. Я пыталась не реагировать на мужскую энергию, пижамные штаны и то, что наливалось в них силой. «Она молодая женщина», — сказал он Клэр. То была лишь часть игры, демонстрация его понимающей натуры. Наверняка трахает всех своих одиноких телекинетичек. Я отступила назад, рука соскользнула с плеча.

— Надеюсь, ты сдержишь слово!

В июне, верный своему обещанию, Рон снял в Орегоне коттедж без телефона и электричества. Даже компьютер оставил дома. В лесах Каскадных гор мы удили рыбу в доходящих до пояса резиновых сапогах. Он научил правильно закидывать спиннинг, доставать блестящую радужную форель из воды, точно разгадывая тайну. Клэр корпела над справочниками по орнитологии и растениям, выискивая названия, как если бы они вызывали предмет к жизни. Если что-то находила, радовалась, как будто собственноручно сотворила лугового жаворонка или курчавый папоротник. Иногда мы сидели посреди большого луга, каждый у своего дерева, и Рон играл на гармонике ковбойские песни вроде «Долины Ред-Ривер» и «Желтой розы Техаса».

Я вспоминала мать в Амстердаме, когда она пела ковбойскую балладу и объясняла, что телята остались без матери. «То ваша беда, а я здесь ни при чем». Рон был из Нью-Йорка, и я гадала, где он выучил такие песни. Наверно, по телевизору слышал. Я видела, как он смотрел на меня, когда я рисовала у реки, но никак его не поощряла. Без него я прожить могла, без Клэр — нет.

В дождь они с Клэр ходили по выстеленным сосновыми иглами тропам и папоротникам, которые пахли как лакрица. Вечерами играли в «монополию», «эрудит», «блек-джек» и шарады. Клэр с Роном разыгрывали сцены из «Трамвая „Желание“» и «Пикника». Теперь я поняла, как было, когда они только познакомились, как он ею восхищался. Вот что ей нужно было вспомнить — время, когда он ее хотел!

Я никогда прежде не проводила с Роном столько времени, и меня начали раздражать его командирские замашки. Когда он вставал, будил нас с Клэр. А если первыми вставали мы, то ходили на цыпочках, чтобы не дай бог его не потревожить. «Мир мужчин». Задевало, что именно он решал, удить ли рыбу, идти в поход или ехать на побережье. Рон говорил, пора ли в магазин или можно денек подождать, надевать дождевик или обойтись свитерами, покупать ли дрова… Я выросла без отца и теперь этому радовалась.

Клэр поздоровела и порозовела, больше не выташнивала еду. Она готовила ведра супа в большой чугунной кастрюле, а Рон жарил на огне рыбу. По утрам ели блинчики или бекон с яичницей. Рон улыбался, хрустя полосками бекона. «Чистый яд! И порции такие маленькие!» Они часто повторяли эту шутку. На обед в рюкзаках были толстенные бутерброды, ветчина, салями, помидоры и копченый сыр.