Ханс Хенни Янн - Часть вторая. Свидетельство Густава Аниаса Хорна (Книга первая)

Мы вообще-то планировали поселиться в каком-нибудь доме на берегу фьорда или в горах. Но такое намерение повсюду встречало отпор. Для чужаков предназначался отель. Для того его и построили. Ни в какие переговоры с нами местные не вступали. В итоге мы договорились с хозяином и хозяйкой отеля, Эллендом и Стиной Эйде. Нам выделили большой «зал» на верхнем этаже. Плата, которую мы должны были вносить, вполне соответствовала нашим доходам.

Мне очень хочется коротко представить большинство жителей Уррланда, наших соседей на протяжении нескольких лет. Какие-то люди уже появлялись на страницах, которые я написал вчера: двое из них умерли, один сколачивал гроб, другой копал могилу и по этому случаю звонил в колокол… Кладбище голое. На нем только две могилы, сохраняющиеся в неприкосновенности более десяти лет: плиты из красного полированного гранита над прахом двух пасторов. — Человеческое сообщество может организоваться и в узком кругу. — Чувство подлинной дружбы или глубокой любви к нам никто не испытывал. А вот доверительные отношения порой возникали, непреднамеренно.

Не все здешние супружеские пары имели потомство. Наши хозяева, например, были бездетными. Без детей остались и супруги Мюрванг: старый ленсман {251} и его жена. В Вангене многие носили фамилию Мюрванг — в том числе и крестьянин, чей двор находился на «маленьком мысе» по пути в Скьердал. Он не был женат и всегда, даже летом, носил сразу три пары шерстяных подштанников и три шерстяные рубахи. Дескать, чтобы не расхаживать голым. Звали его Хокон. Так вот: Хокон Мюрванг надеялся получить наследство старого ленсмана — когда-нибудь, когда тот умрет. Надежда отнюдь не пустяковая, потому что старый ленсман был богат. Про него говорили, что его состояние будто бы составляет полтора миллиона крон. Такие цифры, услышанные от покупателей в мелочной лавке, конечно, особого доверия не внушают. Но, так или иначе, у старика была весьма внушительная усадьба, а еще он владел высокогорными выгонами, где паслись семь тысяч домашних северных оленей. Ему же — наполовину — принадлежали права на использование воды в реке. Незадолго до нашего приезда он купил извозчичью станцию и отель во Фретхейме. А позже продал свои права на воду одному обществу по производству электроэнергии — за семьсот пятьдесят тысяч крон. Английский посланник, когда летом на два или три месяца приезжал в Уррланд, чтобы половить форель и лососей, всегда жил в белом деревянном особняке, который предоставлял в его распоряжение ленсман. Сам же ленсман и его пожилая жена довольствовались поистине скромным домом, который состоял из большой и высокой — под самую крышу — горницы и двух или трех маленьких комнат. Пиво ленсман пил только из бутылки. Даже своим гостям не предлагал стаканов. Объяснял коротко: так, дескать, вкуснее. Он всегда носил длинные перчатки из черной козьей шкуры. Я никогда потом не видел таких мохнатых перчаток. Он был маленького роста, необычайно бодрый и ушлый. За стеклами очков в золотой оправе прятались серые колючие глаза. Я слышал одну историю, имеющую отношение к его богатству. Когда он еще исполнял должность — а он уже много лет как ушел в отставку, его преемника звали Фастинг, это был рослый вялый человек, постоянно склонявший голову набок, будто он вопрошающе прислушивается, в мое время тоже уже седой, женатый, бездетный, — случилось так, что все ленсманы фюльке {252} собрались, чтобы устроить суд над своим коллегой, который присвоил пятнадцать тысяч крон. Виновный произвел на свет девятнадцать детей, и все они выжили. Возмущение и рвение коллег, которые его обвиняли, было очень велико. Внезапно ленсман Мюрванг положил на стол пятнадцать тысяч крон и сказал: «Вот деньги. У этого человека девятнадцать детей. Я не хочу, чтобы им пришлось стыдиться за отца. Кто не согласен пойти на мировую, будет иметь дело со мной». Все молчали. Никто не отважился что-либо возразить. Растратчик сохранил свою должность. Но старый ленсман с тех пор относился к нему с презрением… Жена Мюрванга даже еду готовила как в старину — на открытом очаге.

Итак, Хокон Мюрванг надеялся получить наследство от богатого дяди. Но он маленько ошибся. Однажды высказав свою наглую надежду вслух, он добился лишь того, что старый ленсман размазал ему по физиономии не меньше фунта размягченного сливочного масла… А теперь — история сына, внебрачного сына этого богатого и почтенного человека. Но я не смогу ее рассказать, не позволив себе прежде пространного отступления. Мальчик родился в семье пьяницы, владельца моторной лодки, контрабандиста, самого грязного типа, какого мне доводилось видеть. Пьяницу звали Ол. А жена Ола — женщина необычайно уродливая, но с красивыми, проницательными темными глазами, — была матерью того самого мальчика.

— — — — — — — — — — — — — — — — — —

Возле причала Уррланда расположены три пакгауза. Один принадлежит владельцу мелочной лавки Перу Эйде, второй — арендатору другой мелочной лавки, Олафу Эйде, а третий представляет собой угольный склад бергенского филиала пароходной компании «Nordenfjeldske Dampfskibsselskab» {253} , который осуществляет грузовые и пассажирские перевозки по Согне-фьорду и его ответвлениям. Если от причала по короткой крутой дороге подняться к улице, то сразу справа будет лавка Пера Эйде, а слева, в нескольких десятках шагов от нее, но на противоположной стороне, — отель: двухэтажное деревянное здание на высоком побеленном каменном цоколе. Лавка Олафа Эйде находится напротив лавки его конкурента; между обоими зданиями улица расширяется, превращаясь в площадь, рыночную площадь — такую небольшую, что к ней примыкает лишь часть кладбищенской ограды {254} . Ограда, сложенная из необработанных сланцевых блоков, продолжается и за лавкой Олафа Эйде. Лавка Олафа — низкое строение, крытое большими, неправильной формы сланцевыми плитками. Она стоит немного в глубине, будто прячется, и это объясняется особой группировкой ближайших объектов. Отель придвинул один из трех принадлежащих ему садов чуть ли не вплотную к деревянным рыночным прилавкам. Здесь крестьяне, когда они приезжают из Бергена или из долин, привязывают упряжных лошадей. Здесь же сгружаются сыры, сливочное масло и кожи; перед садовой решеткой всегда навалено сено. Олаф — племянник нашего хозяина Элленда Эйде (единственный сын его единственной выжившей сестры); лавка принадлежит дяде, поэтому вполне естественно, что от заднего крыльца лавки к отелю ведет выложенная каменными плитами дорожка: к кухне, к телеграфной станции и к выкрашенной в голубой цвет гостевой комнате, зарезервированной для приезжих крестьян и здешних бездельников. От этой красиво вымощенной дорожки ответвляется другая, ведущая в большой фруктовый сад, и еще одна — к уличному фасаду отеля. Возле последней устроено отхожее место для гостей — просторное, с двойным сиденьем, чтобы человек и там не лишался приятного общества, с одной общей глубокой выгребной ямой, но с двумя ведрами хлорированной извести для поддержания гигиены. Из-за удобного расположения это потайное место стало, так сказать, общественным заведением. Известно, что здесь велось много долгих и важных бесед — всякий раз между какими-то двумя лицами, таким образом скрывавшимися от посторонних глаз. Поскольку двойному сиденью с наружной стороны соответствуют две двери (хоть они и ведут в одно помещение), ничто не мешает тому, чтобы какой-нибудь парень встретил здесь свою девушку. Этим удобством охотно пользуются, поскольку в поселке считается предосудительным, если влюбленные, встретившись днем на улице, обменяются хотя бы приветствием. Опустошение, которое пиетизм произвел в здешних душах, не поддается сколько-нибудь точному измерению. Только в темноте — ночной и клозетной — люди могут освободиться от железных цепей благочестия.