Ханс Хенни Янн - Часть вторая. Свидетельство Густава Аниаса Хорна (Книга первая)

Появился полицейский, шагающий впереди тартаны — двуколки с закругленным полотняным верхом, в которую был запряжен мул. Полицейским овладело высокомерие — а по какой причине, я не понял. (Мы никогда не понимаем причину высокомерия тех, кого Закон высылает против нас.) Резким голосом он велел мне положить труп в эту повозку. Я колебался. Полицейский заставил зевак отступить на несколько шагов. Я решил, что, пожалуй, положу мертвого на одну скамью, а сам сяду на другую. Полицейский чиновник, вероятно, сочтет своим долгом составить мне компанию. Я обхватил мертвое тело, поднял его и на руках понес к повозке.

— Залезайте, — приказал полицейский. Он принудил меня занять место напротив трупа. Потом велел кучеру трогаться. А сам пошел следом. Я выглянул из-за полотняного верха.

— Только не в английскую больницу! — повторил.

Вывалившиеся наружу внутренности издавали тихие хлюпающие звуки, когда повозка подпрыгивала на колдобинах. Изо рта моего онемевшего друга вытекло немного воды и слизи. Презрительное выражение, которое, пока он был жив, часто играло на его лице, сменилось выражением скорби. Не изменились, казалось, только сильные руки и великолепная грудь. Дорога, по которой мы ехали, поднималась в гору. Иногда прохожие смотрели нам вслед. Ноги Аугустуса высунулись из повозки и торчали горизонтально. Полицейский чиновник поднял голову, доверительно потянувшись ко мне. Я тоже доверительно склонился к нему. Я видел, как его руки ухватились за край повозки, чтобы он мог приблизить свое лицо к моему, не потеряв равновесие и не оступившись.

— У вас была для меня денежная купюра, — сказал он.

Как ни странно, я его сразу понял, несмотря на скрежет колес. Я вытащил купюру и незаметно вручил ему.

— Больница Старика расположена на возвышенности над городом, — сказал он, — в каштановом лесу. Вы увидите, что вам там придется самому разбираться со своим делом. — Он крикнул погонщику мула:

— Не осрами своих родителей и своего святого!

Погонщик оказался высокомернее. Он ответил:

— Я еще не возил таких пассажиров: сумасшедшего и обнаженного мертвеца; но моя душа не осрамится, ибо она знает, что правильно. Я не утаю от старого профессора нечистое. Можете положиться на меня.

— Этот господин заплатит, — сказал чиновник. Он внезапно исчез.

Я вылез из повозки и пошел рядом с погонщиком. Город остался позади. Дорога поднималась в гору. Она извивалась, состояла из криволинейных отрезков. Тщательно возделанные поля сменялись насаждениями пальм и смоковниц {180} . Вдали виднелась роща красивых лавровых деревьев. Дорога курилась горячей пылью. Наконец мы добрались до каштанового парка {181} . Большой барак, крытый оцинкованным листовым железом, это и была больница. Или, скорее, — сомнительная медицинская станция.

Я хотел вынести труп из повозки так же, как положил его туда. Но до этого дело не дошло. Появились две монахини с носилками. Те части их лиц, которые оставались открытыми, были нежными и привлекательными; руки же — мужскими, немилосердными. С грубой решительностью монахини схватили умершего и бросили на носилки. Прежде чем я успел что-либо возразить, они подняли носилки на плечи и внесли в дом. Я хотел поспешить за ними; но погонщик мула требовал оплаты. Я терял драгоценные минуты. Я, очень торопясь, расплатился с ним. И потом вторгся в дом. Но уже внутри мне преградила путь третья монахиня.

— Чего вы хотите? — спросила она резко, презрительно.

Я сразу растерялся. Уставился на это лицо. Оно было непроницаемым. Как маска с живыми осуждающими глазами.

— Вижу ли я ваше лицо целиком? — спросил я, обуреваемый ненавистью и страхом.

Монахиня не шелохнулась, ничто в ней не шелохнулось.

— Чего вы хотите? — повторила она.

Я несколько секунд молчал, собираясь с духом.

— Я бы хотел видеть господина профессора… Старика, как его здесь называют… если я правильно понял…

Она удалилась так быстро, будто спасалась бегством. Но вскоре вернулась.

— Какое у вас дело? — спросила снова, вместо того чтобы что-то мне разъяснить.

— Я уже сказал, — ответил я. — Я бы хотел поговорить с господином профессором.

— Вы не сможете с ним поговорить, если прежде не доверитесь мне и не объясните, в чем состоит ваше дело, — сказала она.

— Разве смерть человека не достаточный повод? — выкрикнул я ей в лицо.

— Я доложу, — сказала она и снова исчезла.

Потом вернулась и сообщила:

— Сейчас не приемное время.

— Я не позволю себя вышвырнуть, — возмутился я. — Я доставил сюда умершего, и вам придется выслушать, что я имею сказать.

— Чего же вы хотите? — спросил мужчина, внезапно возникший передо мной. — Как вы сюда попали? Что у вас общего с трупом?

Я тотчас понял, что он, заговоривший со мной, и есть Старик. Я увидел его зеленые глаза. Их в первую очередь. И только потом — гигантскую неухоженную бороду, подбирающуюся к самым глазам. Что на этом лице есть и пятнышки бледной кожи, я осознал лишь позднее. Борода — не столько седая, сколько рыжая. Напоминающая могучее, нисходящее пламя. Лоб — восковая безжизненная пластина; редкие волосы на голове, взбитые, как парик {182} (кто знает, может, это и был парик?), разделены на пробор, усеянный капельками жира… Я почувствовал, что если сейчас мне не придет на помощь какая-нибудь удачная мысль, я пропаду, поскольку совершенно не знаю, во что ввязался и кого вижу перед собой. Определение «старик» мне мало что говорило. Меня все больше смущала всклокоченная борода. Я сказал себе:

«У этого человека нет подбородка; он хочет скрыть, что выглядит смехотворно».

Но вместе с тем я видел, что он, высокий и упитанный, наделен огромной физической силой; он мог бы убить меня голыми руками. Он был великан; просто я в первый момент не заметил этого; как если бы за какие-то минуты он вырос на целую голову

{183} . Как я мог упустить из виду такой простой признак, как необычный рост, — уже одно это было совершенно непостижимо. Растерявшись, я опять попытался поймать взгляд его зеленых глаз, которые теперь — я это увидел впервые — сверкали высоко надо мной, как отшлифованные драгоценные камни. Они светились, казалось мне, жутковатым любопытством и злорадством. Но в тот же миг — или сразу после стеклянистой вспышки — погасли или закрылись от отвращения и усталости. Я дерзко смотрел в говорящее лицо.

— Что у вас общего с трупом? — спросил он снова.

— Вы и есть господин профессор? — спросил я, дрожа напротив стены его могучего тела.

— Во всяком случае, я, как видите, ношу форму врача, — отозвался он. — Халат из обесцвеченного тика с начищенными до блеска никелевыми пуговицами. — Он вставил большой палец правой руки в одну из петель, чтобы выпятить глаз пуговицы, который обжигающе уставился на меня. Пуговица, оторвавшись, пролетела по воздуху и упала на землю {184} .