Ханс Хенни Янн - Часть вторая. Свидетельство Густава Аниаса Хорна (Книга первая)

Он смотрел на меня пронизывающим взглядом. До меня мало-помалу дошло. Любовь уже рассыпалась прахом.

— Назовите сами свой гонорар, — сказал я твердо; но потом, засомневавшись, добавил: — Правда… — Остальные слова погасли, притушенные подозрениями.

— Ну? — подбодрил он меня. — Или это всё? И я напрасно забыл, что вы — первостатейный лжец?

— Вы можете прямо сейчас получить содержимое моего кошелька, — пробормотал я. — Чтобы у вас была хоть какая-то уверенность… Но я сегодня сильно потратился.

— Мы пойдем друг другу навстречу, — нашелся он.

— Я вижу ваше лицо лишь наполовину, как закутанные лица здешних монахинь. Ваша кустистая борода не внушает особого доверия, — сказал я, совсем отчаявшись.

— Ваше право думать о моей маске что вам угодно. Мне она кажется необходимой. Если мы не можем договориться, я бы предпочел оборвать этот разговор.

В последних его словах прозвучала угроза. Он повернулся ко мне спиной и собрался уходить. Я подскочил к нему сзади, ухватил за полу белого развевающегося халата.

— Прошу вас! — взмолился я. — Это недоразумение.

— Недоразумение? В каком смысле? — фыркнул он.

Я увидел: он превратился в олицетворение неумолимости.

— Не знаю, что я такого сделал, — пробормотал я.

— Вы невежа! — отрезал он.

— Я слышу ваш упрек, но пока не понимаю своей ошибки, — сказал я со слезами в голосе.

— Сравнить меня с монахиней! — бушевал доктор. — После того как я оказал вам доверие!

— Это у меня вырвалось случайно, — попытался я его успокоить. — Я вдруг почувствовал себя таким бесправным…

— Бесправным? — расхохотался он. — Бесправным? Бесправным? Каждый бесправен. Каждый по-своему. Бесправен король, когда его побеждает враг. Бесправен судья, когда против него выдвигается обвинение. Бесправен подданный, предстающий перед судом. Бесправно животное, когда его пожирают или когда из вольной лесной чащи он попадает в стойло либо в капкан. Бесправен умерший, ибо он значит меньше, чем неодушевленный предмет. Бесправно дерево, потому что у него отнимают плоды, а сам ствол срубают под корень. Бесправен камень, потому что его разбивают. Правами обладают лишь звезды, поскольку человеческие руки не могут их сорвать, как цветок. — Раскатистым, ужасным голосом он добавил: — Бог — это мужское божество. Окладистую бороду Он носит с незапамятных пор. Мужчина же создан по Его подобию.

Как ни удивительно, он снова уселся на стул. Я был сражен насмешкой в его голосе. Я вытащил кошелек и отдал ему все крупные купюры. Он тотчас стал мягким, как летний вечер, не продуваемый ни малейшим ветерком.

— Мы еще не закончили разговор, — сказал он; сгреб деньги, взял меня за руку, протащил через зал, вывел из него, заставил спуститься по лестнице в темный подвальный коридор. Свинцовым холодом дохнуло нам навстречу. Я подумал, что вот сейчас он приведет меня в непостижимое теневое место казни. Но я не попытался бежать. Это было бы бесполезно. Он отпер обстоятельно закрытую дверь. И велел мне идти вперед в темноте, а сам захлопнул дверь и подтолкнул меня на два-три шага. Я почувствовал то же ледяное дыхание, что веяло в трюме деревянного корабля. Тьма изгибалась шпангоутами, образуя хранилище белесых гробов. От страха я схватил доктора за руку. И тотчас испугался, что именно эта рука меня задушит. Я уже знал, каково это — быть задушенным. Я уже однажды был задушенным. Впервые за день я вспомнил о Тутайне. Но мне это не помогло.

— Пройдите еще на два шага вперед, — сказал он, — а я включу свет.

— Не могу, — прохрипел я, чувствуя спазм в горле. — Передо мной блок льда.

— Все правильно, — сказал он. — Этот ледяной блок я и хотел вам показать.

«Он просто прикончит меня, на свой манер…» — подумал я. Одновременно в голове пронеслось: «…его называют Стариком. Почему не Огненной Бородой?»

Он двигался по помещению ощупью. Где-то на стене нашел электрический выключатель и нажал рычажок. Возникло солнце: круглое, с пламенеющими протуберанцами; золотисто-радужные лучи, похожие на сверкающие сосульки, вспыхнули, вонзаясь во тьму. Я, ослепленный, закрыл глаза. (Это тоже было повторением.) Снова открыл их, под защитой затеняющей ладони. Передо мной — желтовато-белая, обезглавленная и с отрубленными руками, с молодыми бедрами, с круглящимися, как яблоки, грудями… Передо мной на металлической каталке лежала галеонная фигура. Эллена {191} . Собирательный образ всех спящих неподвижных человеческих существ женского пола. Я еще увидел, что кожа покрыта инеем: единственный признак смерти. И — раны; но их я воспринимал неотчетливо.

«Я проклят… — сказал я себе. — Мой страх и мои искушения будут продолжаться и продолжаться. Тутайн не перерезал ей горло; но такое могло случиться. Вероятно, горло перерезал кто-то другой. Конца этому не будет. Отрубленные руки… отрублены до локтей. Вроде бы топорами {192} . Немыслимо; но задумано с расчетом на меня. Если он хочет меня убить, пусть делает это сразу. Ни на что другое я не гожусь. Тот, кто зарубил девушку, зарубит и мужчину. Он меня голыми руками раздавит, если захочет. А он захочет. Прямо сейчас. Или — через какое-то время…»

Здесь тоже был стул. Я сел на него. Врач оказался у меня за спиной. Он вдруг обхватил мою голову. Начинается, подумал я.

Но начал он лишь говорить.

— Это прекраснейшее человеческое дитя из тех, чью смерть мне довелось наблюдать. Не обезображенное болезнью.

— Где ее голова? Где руки? — вскричал я, одурманенный страхом.

— Похоронены две недели назад, с соблюдением всех церковных обрядов, — ответил он.

— Вы что же, отрезали от трупа голову и руки? — спросил я глухо.

— Да, почему бы мне не признаться? Я врач. Это часть моих привилегий. Я всемогущ в отрезании конечностей. Вам же известно, что забойщики скота имеют право расчленять животных. Так почему мои права должны быть меньше? Ведь я имею определенные полномочия даже над живыми, и, когда мне это кажется целесообразным или когда я отдаю такое распоряжение, живым людям удаляют важные части тела. Вы недооцениваете мою власть. Правда, она — лишь малая часть большого властного аппарата. Но в данном случае речь идет именно о моей сфере. Я все это рассматриваю совершенно иначе, чем вы. Вы меня недооцениваете; но мне-то это не вредит, не мешает. Вы делаете хуже только себе. Вы слишком неопытны, чтобы понять это. Но вы и ваша неопытность на самом деле никакой роли не играют. Они не меняют порядок мира. Порядок мира вообще никогда не меняется из-за протестов, от кого бы они ни исходили. Между прочим, протесты поступают только от неопытных, непочтительных — от тех, кто ничего в этой жизни не значит… Я могу, если не заскучаете, научить вас кое-чему. И после вы согласитесь, что я был прав. Прискорбно, что свое одобрение вы всегда высказываете лишь задним числом. Это, конечно, обременительно. Потому вас и не любят. Я не хочу сказать, что таким поведением вы вызываете отвращение. Вас хотелось бы пожалеть; но вы вновь и вновь демонстрируете свою неопытность, воспринимаемую другими как оскорбление, — потому вас всегда ждет проигрыш. Вы этого, конечно, не понимаете. Но кому какое дело, что вы этого не понимаете? Речь не идет о том, чтобы вы это поняли. Тем не менее, я вам объясню кое-что, а вы можете использовать сказанное в той мере в какой поймете… У одетых людей выражением их личности являются только голова и руки. Голова и руки этого совершенного создания были известны всем. Уже о ее ступнях никто ничего не знал. Ступни скрываются в обуви. Только бедняки имеют, помимо рук, еще и ступни. Колени почти так же неприличны, как пупок. Хоронят зримое тело. В ее случае похоронили голову, руки и сколько-то камней. Голова лежала на подушке, сцепленные руки держали крест. Саван прикрывал поверхности срезов и каменную имитацию тела.