Алексей Слаповский - Чудо-2018, или Как Путин спас Россию

Последние слова, «от двух до пяти лет», Сухарев особо выделил и при этом посмотрел на Семенова, будто именно этот срок ему гарантировал.

Андрей Петрович, прямо скажем, не испугался. Вслушиваясь в грозно звучащие формулировки, он не понимал, какое они к нему имеют отношение.

– Бог с вами, Дмитрий Васильевич, вы же не всерьез это! – сказал он. – Какое унижение достоинства? Кого я унизил?

– Весь город! Все вчера слышали, как ты там пел! И даже поверили! Это – не унижение?

– Я не собирал никого… Лишнего сболтнул по пьяному делу – признаю. Но… Там же уточняется – по признакам религии, национальности, я этого не касался.

– По признакам социальной группы еще! А ты про кого врал? Ты врал про него! – Сухарев показал большим пальцем за плечо, где висел портрет. – А он тоже представитель социальной группы.

– Это какой?

– Власти, дорогой мой, власти! Правительства! Или, скажешь, правительство не социальная группа?

– Да шут их знает, кто там они…

– И публично, публично! – тыкал Сухарев пальцем в выписку. – Да еще как публично!

– Что ж, посадят меня теперь, что ли?

– Посадить, может, и не посадят, не мне судить, не моя презумпция! А меры могу принять. И должен! На заводе теперь клеймо, скажут – рассадник! Короче, Андрей Петрович, я ведь тебе на самом деле добра желаю, поэтому увольняйся по собственному желанию. Хотя я мог бы, сам понимаешь, – приказом!

– За что? У меня за двадцать шесть лет ни одного взыскания.

– Да? А кто сегодня на полдня опоздал?

– Меня отвезли… В администрацию…

– Понимаю! Голову закружило? В общем, прости на добром слове, но – до свидания! И еще один совет: уезжай со всей семьей куда-нибудь. Тебе же лучше, от позора подальше.

Семенов стоял и молчал. Думал.

Потом повернулся и вышел.

В приемной Альбина подсунула ему листок.

– Вот, ваше заявление. Только подпишите.

Семенов подписал и пошел в свою кладовую.

Там он позвал Мишаню, показал свои тетради.

– Вот, дублируй, записывай. Компьютер вещь хорошая, но мало ли. Электричество вырубят или сбой программы. Или вирусы какие-нибудь. Или эти… Харк… Как их?

– Хакеры. Взломщики.

– Вот именно.

– Несправедливо, Петрович. Ты тут столько… И так… А они… Неправильно это… – бормотал Мишаня.

– Не пропаду. Столярничать буду. Ну, бывай.

И ушел, ни на кого не глядя, не обращая внимания на смешки и выкрики.

10.

Людмилу тоже попросили написать заявление. Татьяну и Виктора не тронули, они работали на частников и, к тому же, в таком скромном качестве, что не стоило марать руки. Да и дети за отцов не отвечают, вспомнил кто-то.

Несколько дней Людмила и Андрей восстанавливали порядок в доме. Случившееся не обсуждали. В город почти не выходили. А Серманкуль, погудев, посмеявшись, посплетничав, вскоре забыл про этот анекдот. Неправ оказался Сухарев, никаким особым позором не пахло. Ну, встретит Семенова в магазине продавщица возгласом: «Привет, прентендент!», ну, притормозит сосед-таксист и весело остережет: «Ты хоть голосом гуди, несуществующий, а то задавлю!», ну, спросят соседки Людмилу: «Люсь, а Люсь, а как оно, с будущим президентом спать?» – и все на этом.

Субботним вечером, седьмого октября, в день рождения В.В. Путина, о чем Семенов не помнил, то есть не нарочно, без всякого умысла, просто не помнил, он зашел к Александру Петровичу Мечникову сыграть в шахматы.

Они поприветствовали друг друга шутливо, как обычно:

– Привет, Петрович!

– Привет, Петрович!

И засели за шахматы.

Мечников, человек деликатный, ни о чем не спрашивал, говорил о пустяках. Одобрил теплое начало октября, предрек долгую и суровую зиму, рассказал, что в этом году вместо дров решил купить уголь-брикет, хотя, конечно, от него дух не тот, и пачкается он очень, но за дрова ломят слишком большие деньги.

– А ты чем топишь?

– И я углем.

– Вы хоть на работе отогреваетесь, а я, честно сказать, зимой дома подмерзаю иногда.

– Работа кончилась, – меланхолично отозвался Семенов, думая над ходом.

– То есть?

– Уволился. По форме. А по сути – выгнали.

– Как это? Ну-ка, расскажи!

И Семенов вкратце описал, как и что было.

Мечников принял все очень близко к сердцу.

– Идиотизм! Сами же напутали, накосячили – и на тебе отыгрались!

– Это как водится.

– Что значит – как водится? Андрей, нельзя так! Ты совсем уж гордости не имеешь, об тебя ноги вытерли, а ты сразу смирился!

– Так прямо и вытерли!

– А разве нет? Ведь издевательство чистой воды! Запрет на профессию! Произвол, понимаешь ты или нет? Они бы еще из города прогнали, так в средние века делалось!

– Советовали уехать.

– Правда?

– Угу. И Людмилу мою с работы попросили тоже.

– Ну, ребята! – Мечников так разволновался, что бросил на доску фигуру ладьи, которую только что съел, смел ею половину фигур.

– Ничего, я все помню, – Семенов взялся восстанавливать.

Но Мечников схватил доску и стряхнул с нее оставшиеся фигуры.

– Не до игры! Андрей, ты или ангел, или… Предупреждаю, сейчас оскорблю!

– Попробуй.

– Ты или ангел, или полное и окончательное дерьмо! Насекомое! Жук навозный!

– Саш, я тебя уважаю, учитывая возраст, но ты не очень…

– Это не я говорю! То есть, говорю я, но на самом деле я тебе пересказываю их мнение! Это они считают тебя дерьмом, насекомым, жуком навозным! Ведь знаешь, что их заело?

– Что глупость за правду приняли.

– Нет! И это тоже, но это – в последнюю очередь! Глупость за правду! Им не привыкать, они глупостью вместо правды каждый день живут, да и оттуда льется! – Мечников кивнул на телевизор, который молча стоял в углу. – Нет, Андрей, их заело то, что они обычного, мелкого, это я опять их мысли пересказываю, заурядного человека сочли вполне достойным быть кандидатом – только потому, что над тобой тень правителя нависла! А теперь увидели собственную гнусность, Петрович, понимаешь? Собственную готовность поддержать и принять любую дурь, что идет сверху! Вот за это и отомстили, только не себе, как надо бы, а тебе и твоей семье! А ты, вместо того, чтобы отстаивать свои права – вплоть до суда! – ты утерся и убрался в свою норку! В кучу свою навозную! И себя не защитил, и за жену не вступился! Жертва ты, Андрей Петрович. И знаешь, мне тебя даже не жаль. Ты оскорбиться должен, возмутиться должен, а ты сидишь тут и скалишься, как псих в дурдоме после манной каши!

– Неправда, – тихо сказал Семенов, потому что он не скалился и даже не улыбался, а молча и серьезно слушал, будто только сейчас увидел происшедшее в истинном свете.

– Правда! Только тебя не проймешь! Вас никого не проймешь, тысячу лет вас за людей не считают, а вы и привыкли!

– Широко берешь – тысяча лет.

– Как есть, так и беру! Рабы и холопы, мать вашу! Все, иди, я сейчас пить буду, не хочу тебя смущать. А то выпьешь три капли и, не дай бог, опять человеком себя почувствуешь. Зачем тебе эта фантазия?