Николай Гайдук - Романс о великих снегах

– Ой! – Женщина встала на пороге – руки в боки сделала. – Какие мы грозные. Ужас. Да ты ведь даже закурить-то не можешь самостоятельно. Сначала тебе надо с начальством согласовать. Эх, ты, бугай кастрированный. Была бы я мужиком… – И дальше она разразилась крупнокалиберной бранью.

Темнокожее лицо с бакенбардами стало покрываться бледными пятнами. Рука Загребецкого сама собой схватила горлышко бутылки. Плохо контролируя себя в эту минуту, он бы, наверно, бутылку разбил на башке обнаглевшей работницы. Но тут зазвонил телефон.

– Иди отсюда! – Загребецкий зашипел. – Стерва!

– Давай, давай, докладывай, – ядовито сказала женщина и со всей силы хлобыстнула дверью.

Раздражённая физиономия исполнительного директора, когда он трубку взял, в одно мгновенье приобрела такое выражение, точно он хотел сказать: «Чего изволите-с?». Он глядел на трубку так, словно оттуда за ним следило грозное всевидящее око.

– Всё в порядке, шеф! – радостно и чётко отрапортовал Загребецкий. – Полный расчёт. Да, наличными. Когда улетают?

Да теперь уже, наверно, регистрация. Да, да, ну всё, счастливо, шеф. До завтра, шеф. Я жду. Привет жене и детям.

Отрапортовав, он с каким-то зверским остервенением дербалызнул остатки коньяка, занюхал рукавом и вытащил из сейфа ещё одну бутылку. Бездумно, тупо замер за широким полированным столом, склонивши голову, будто на плаху. Затем достал коробку с дорогими итальянскими сигарами – подарок Франческа. И опять надолго замер, глядя в пол и мусоля во рту не прикуренную сигару. Тяжело поднялся, скрипнув пружинами крутящегося кресла, подошёл к окну, за которым осенний вечер уже прибрал остатки серенького дня.

В домах по соседству огоньки зажигались. Проезжали машины с зажжёнными фарами. Одинокая, но яркая звезда – Венера, что ли? – за рекою подрагивала, разгораясь. А потом Загребецкий увидел проплывающие во тьме над горами габаритные огни какого-то лайнера – со стороны аэропорта.

«Теперь уже скоро взлетят. Погодка-то хорошая, как на заказ! – Загребецкий сердито отбросил сигару. – А что я мог сделать? Работа есть работа. А кому не нравится – пускай идут урюком торговать. А с этой бабой завтра надо разобраться. Обнаглела…»

И тут в коридоре послышалась какая-то короткая странная возня, что-то глухо упало, будто мешок уронили, а потом уверенные твёрдые шаги – в четыре каблука.

Дверь неожиданно растарабарилась, и в кабинет ввалились два каких-то незнакомых чёрта. Один черноголовый – высокий и плечистый, второй белобрысый, низкорослый крепыш. Глаза у чертей – малоподвижные, мрачные. Боксёрские челюсти. Камнедробильные кулаки.

Белобрысый чертяка вразвалку подошёл к столу и с нарочитой вежливостью положил перед директором пустую кобуру, которую охранник любил таскать для солидности.

Черноголовый заговорил низким басом:

– Мы из КГБ. Не догоняешь? Даю расшифровку: КГБ – Кто Гребёт Бабки. Ты понял?

Незримые тёмные силы, исходящие от этих чертей, парализовали Загребецкого.

– Господа, – пробормотал он, – а вы кто, по какому вопросу?

– Малыш, – попросил черноголовый, – объясни.

– Да запросто! – Белобрысый ударил в ухо так, что Загребецкий едва не вылетел из тёплого гнезда директорского кресла. Широко раззявив рот, он собрался крикнуть, но тут же подавился железякой – ствол пистолета засунули.

– Кто гребёт бабки, тот должен делиться, – ласково напомнил черноголовый с пистолетом. – Если ты меня понял – кивни.

Исполнительный директор, стремительно потея и диковато округляя глаза, обречённо кивнул.

– Молодца, – похвалил черноголовый. – Я убираю ствол, а ты мне гонишь ключики от сейфа. Сейчас, на первый раз, мы забираем всё, а в следующий месяц – только половину. Если ты понял – кивни.

Прошло, наверно, минут десять, покуда охранник не прочухался. Пошатываясь, потирая ушибленный затылок, он вошёл кабинет директора и увидел странную картину. Загребецкий в трусах и в майке сидел на полированном столе. Перед ним стояли три бутылки коньяка, две из которых он оприходовал. Глаза директора блестели сумасшедшим блеском, губы криво растягивались, будто искали улыбку, найти не могли.

– Улетели, улетели, гуси-лебеди, – сказал он охраннику неожиданно расхохотался. – Если ты понял – кивни.

В гулком и полупустом аэровокзале шла регистрация на рейс, которым вылетали приёмные родители с мальчиком. Переводчик, забывая о гостеприимстве, не очень любезно проводил итальянцев до входа на спецконтроль и отказался от чаевых.

– Грацио! – грубовато сказал. – Я чай не пью. Мне кофе подавай в постель.

Итальянцы, прекрасно зная, что русские крайне редко отказываются от долларов, отказ этот поняли по-своему. Переглянувшись друг с другом, они увеличили сумму.

– Так достаточно, я полагаю? – уточнил Франческа.

Плотно стиснув зубы, Леоноров собрался проигнорировать чаевые, но тут с ним что-то произошло: за несколько мгновений до того, чтоб отвернуться и уйти, он машинально сграбастал проклятые доллары и засунул в карман.

– Бон вояж! – пробормотал, путая французский с итальянским.

Франческа и Паола попрощались с ним, произнося знаменитую итальянскую фразу:

– Пускай самые печальные дни вашего будущего будут похожи на самые счастливые дни вашего прошлого!

«Красиво говорят, собаки!» – отметил переводчик и посмотрел на мальчика.

– Дяденька, а ты поедешь с нами? – неожиданно спросил мальчишка, выжидающе глядя в глаза переводчику.

– Обязательно, – пробубнил Леоноров, опуская глаза. Семейная пара с мальчишкой пропали за дверями накопителя.

Леоноров, раздражаясь и на себя, и на весь белый свет, сутуло поплёлся на выход. Потом остановился – увидел стойку бара. Захотелось хорошенько выпить и поехать в ту контору, морду набить Загребецкому. Хотя Загрёба этот – пешка, скорей всего.

Надо шефа искать, а он, может быть, даже не в этом городе, а где-нибудь в Москве.

Милиционер скучающе фланировал неподалёку. И переводчику захотелось подойти к нему и рассказать, как ребёнка воруют среди бела дня. Усыновить хотят или живьём порезать на кусочки – одному только богу известно. Ясно только одно – всё происходит подпольно.

«Так неужели сделать ничего нельзя? – мучительно думал переводчик. – Ну, а что мы сделаем? Ну, вот мы приезжаем с этим мильтоном или даже с группою захвата. Приехали в контору, браслеты надели на Загребецкого. Арестовали все бумаги. Их читают в прокуратуре или в суде. И что получается?

А то, что всё там схвачено, за всё заплачено. Бумаги в полном порядке – комар носа не подточит…»

Оказавшись возле стойки бара, переводчик горько усмехнулся, глядя на сытого, мордастого бармена.