Николай Гайдук - Романс о великих снегах

И всё-таки нельзя не разглядеть в этом городе нечто сиротское, вызывавшее чувство неловкости, которое стократно увеличивалось перед иностранными гостями – так, по крайней мере, было с Леоноровым.

Как ни старался таксист выбирать дорогу поприличней, всё равно под колёса попадался раздолбай – машина колотилась как в лихорадке и приходилось ехать еле-еле, чтобы гости головами потолок не проломили.

Иностранцы, не скрывая удивления, глазели на деревянные домики, на сараюшки, заляпанные пёстрыми рекламами на разных языках. Многозначительно переглядываясь, итальянцы будто спрашивали друг друга: «Где мы? В России? Или в дешевеньком американском штате, где живут безработные негры?» Переводчику эта переглядка не понравилась; он знал, что Италии самая передовая инженерия, но самый плохой водопровод; знал, Италия – страна сказочного богатства и самой крайней бедности.

Такси остановилось в переулке возле каменного офиса, опоясанного плотной железной оградой. Леоноров, как-то незаметно для себя утративший любезную улыбку, исподлобья посмотрел на каменный особняк, выделяющийся среди невзрачных домиков – кругом частный сектор. Леонор ещё не мог понять, куда они приехали, зачем, но что-то заныло в груди, затревожилось.

Гоняя желваки по скулам, переводчик вышел из машины, хотел закурить, но в эту минуту охранник заскрипел железною калиткой и, поправляя кобуру под животом, едва не свисающим на колени, пригласил приехавших…

Взошли на беломраморное чистое крыльцо, бесшумно двинулись по коридору, устланному коврами.

Остановившись возле двери из красного дуба, охранник снова кобуру на пузе передёрнул и, подобострастно улыбаясь иностранцам, прошептал:

– Милости просим! Вас там ждут!

Из-за стола навстречу иностранцам поднялся некто Загребецкий, исполнительный директор фирмы – темнокожий, толстощёкий увалень с круглым лицом, которое он попытался «уменьшить» при помощи длинных бакенбард.

Лицо это было бы симпатичным, когда бы ни одна прескверная деталь – под носом, как фигушка, торчала внушительных размеров бородавка.

Господин Загребецкий приготовился к этой встрече с дорогими итальянцами: просторный кабинет обставлен всякими изяществами – в глаза бросались позолота и хрусталь. На видном месте красовалась репродукция картины Тициана «Кающаяся Мария Магдалина»; в тишине звучала под сурдинку музыка знаменитых итальянских композиторов: Паганини, Верди – всё это появилось благодаря психологу, работавшему тут по совместительству.

Ежеминутно извиняясь, дежурно улыбаясь, исполнительный директор старался выглядеть человеком независимым и всё равно поминутно впадал в холуйство. Он виновато стал говорить, что дороги на подъезде к офису, как нарочно, перекопали на днях. Потом извинялся за то, что в России вечно формальностей полно; бюрократы несчастные, как разведут волокиту бумажную, так хоть святых выноси.

«Ну, тебя-то уж точно не вынесут!» – с неприязнью подумал переводчик, раздражаясь, сам не зная, почему; что-то ему начинало не нравиться в этой непыльной работе, на которую он согласился по причине хронического безденежья.

– Синьор! Сеньорита! – лебезил директор фирмы. – Вы уж потерпите! Надо соблюсти формальности!

– Нато, нато, – согласился Франческа, энергично потряхивая головой с чёрными волосами, зализанными назад.

– НАТО! – неожиданно брякнул переводчик. – Расширенье НАТО на Восток!

Итальянцы замерли в недоумении. А директор фирмы даже икнул, увеличив глаза. Сердито глянув на переводчика, Загребецкий тут же улыбнулся итальянцам:

– Шутка, шутка, синьоры!

Иностранцы понимающе покачали головами.

– Штука, штука, – согласился Франческа. Переводчик, усмехаясь, поднялся.

– Я вижу, вы друг друга понимаете. Пойду, покурю.

Ненадолго.

Загребецкий, испытывая облегчение, поплотнее закрыл дубовую дверь за переводчиком.

Оставшись наедине с клиентами, исполнительный директор сделался смелее, уверенней. Он даже несколько фраз по-итальянски слепить умудрился – на столе, прикрытый бумагами, лежал пухлый словарик.

– Вам, значит, надо мальчика? Bambino? – уточнил он, угодливо склоняясь над сидящими гостями. – А то у нас недавно появилась девочка. Bambina! – сообщил он, налегая на «а». – Есть bambina! Хотите посмотреть? Ну, как хотите. Мальчик, значит, мальчик.

Сосредоточенно сопя и машинально трогая бородавку под носом, Загребецкий заполнил все необходимые бумаги. Достал печать, шумно дохнул на резиновый кругляшок и неожиданно сильно саданул по крючковатой своей подписи. Печать легла неровно, и оттиск получился неразборчивый, смазанный с левого края.

Франческа, полушепотом о чём-то посоветовавшись с супругой, попросил поставить вторую печать – рядом с первой.

Исполнительный директор, неожиданно мрачнея, вторично бухнул по бумаге.

Это может показаться странным, но в глубине души Загребецкий был недоволен тем, что ему приходится делать в этой «сплавной конторе» – детишек сплавлять за границу. Контора занималась и другими делами: торговала лесом, скупала у народонаселения цветные металлы. Загребецкий с удовольствием занимался и металлами, и древесиной, уходящей на экспорт. Но как только дело доходило до щекотливых операций с живым товаром – это было ему как серпом по причинному месту. А что поделаешь? Он ведь исполнительный директор – надо исполнять. А если не нравится – увольняйся, милый, ступай на рынок, будешь урюком торговать или заниматься рэкетом – выбор не велик.

В дверь постучали. Загребецкий вздрогнул.

В кабинет заглянула женщина с причудливой причёской – кудрявая метла на голове.

– Можно? – тихо спросила, не заходя.

– Ждём! – Загребецкий нахмурился. – Где вас черти носят? – Ямы кругом. Объезжали.

Женщина с метлой на голове скрылась за дверью и через минуту вошла в кабинет, держа на руках русоголового мальчика с пронзительно-синими глазами. Осторожно, как большую стеклянную игрушку, женщина поставила парнишку на пол и ушла, покусывая губы.

Приседая на корточки, Загребецкий залопотал:

– Ну, здорово, Ванечка. Джованни дорогой. Как жисть?

Русоголовый «Джованни», набычившись, в упор посмотрел на директора, на его бородавку, фигой торчащую под носом – страшенная фига. Немного пообвыкнув, осмелев, мальчик посмотрел по сторонам – тётю с дядей увидел. Поморгал своими незабудками. Нахмурился. Потом поцарапал вихры, пучком соломы торчащие на макушке – всегда торчали, как не причёсывай.

А тётя с дядей стали улыбаться мальчику. И смотрели они очень нежно, тепло. И тогда парнишка перестал суровиться, тоже улыбнулся, но только несмело. Он подумал, что тётя дядей – это, наверное, и есть родители, о которых рассказывала воспитательница в детском доме. Правда, поначалу, воспитательница сердито говорила, что «твой папка пьёт как лошадь», а потом она же ласково стала ворковать совсем другое: папка у тебя, мол, не пьёт, не курит, папка твой живёт за морем-океаном, и скоро вместе с мамкой приедет за тобой. Это было похоже на сказку, в которую мальчик охотно поверил.