Николай Гайдук - Романс о великих снегах

Шаги в сенях послышались – Анисим дверь открыл.

– О! Привет, Горнилыч! А кто там ещё? Проходите. А я свою бабёнку дожидаюсь. Флотский борщ наладился варить.

Гости прошли. Постояли, помолчали посреди избы.

Потом кузнец ронял слова, будто железные болванки на голову.

Громышев слушал – не верил. Пересохший рот его приоткрылся. Глаза цвета морской волны – широко распахнулись. Раза два он даже некстати улыбнулся кривою и растерянной улыбкой. Якорёк на руке поцарапал.

И вдруг «синее море» в глазах потемнело, и парень почувствовал, как «палуба» уходит из-под ног.

– Горнилыч, – прошептал он, бледнея, – чо ты буровишь? Кузнец понуро пожевал губами. За пазуху полез.

– Давай стаканы. Твою железку! – Он зубами зло сорвал тугую пробку, поставил поллитровку на стол. – Стаканы, говорю, давай. Стакановец.

Анисим подошел к нему. Тельняшку под горлом потянул – трудно стало дышать.

– Где?.. – Его начинало потряхивать. – Это самое… где она? – В морге. В городе. Завтра поеду.

Глаза Анисима полыхнули в сторону портрета, где они с женой сидели, хохотали – фотография со свадьбы. Ему всё ещё не верилось. Он выжидательно смотрел то на одного, то на другого, будто ждал, когда объявят – шутка, мол, дурная, неуместная, но всё-таки шутка.

– А как это всё получилось? – прошептал он, спрашивая будто у жены, сидящей на портрете.

Макар Данилович закурил, пуская струйку дыма в бороду.

Стал рассказывать – что знал.

И чем дольше он говорил, тем сильнее разрасталось несчастье. Беда оказалась настолько огромная – не вмещалась в сознание.

Грудь «колесом» опала. Плечи смялись. Громышев присел на табурет. Обхватил руками, стиснул голову – русые вихры между пальцами точно дыбом вставали. Застонав, он поднялся.

Покружил по комнате. Зло ударил ногой табурет. В дальнем углу загремело, и на пол посыпались белые куски яичной скорлупы – штукатурка.

– Шараборин! Сука! – Остановившись, парень свирепо вырвал папироску изо рта у тестя. Покурил возле окна, требуя продолжения страшной истории.

Мужики невнятно, сбивчиво бубнили, перебивая один другого:

– Дождь… На повороте… Масса-то большая… У Шараборина рёбра поломаны…

– Да я ему, козлу, шею сломаю! – Анисим вышвырнул окурок в форточку.

– Он-то здесь причём?

Громышев метнулся коршуном, схватил кузнеца за грудки. Затрещала рубаха.

– Не надо было гнать на повороте! Вот причём!

– Пусти, – угрюмо попросил Макар Данилович. – Я, что ли, гнал? Угомонись. Там была милиция. Замерили всё, в протокол занесли…

– Нет, не всё! – зловеще проговорил Анисим. – Я такой протокол напишу…

– Остынь. Давай стаканы. Выпьем, что ж теперь?

Анисим посмотрел на водку. Глаза нехорошо прищурились.

– Ладно, я закуску притащу…

В тёмных сенях загремели опрокинутые стеклянные банки – разбились. Пустое ведро покатилось. Мужики, почуяв недоброе, поторопились выйти следом. Но Громышев успел опередить – схватил ружьё и выпрыгнул во двор.

– Стой, дурак! – взревел Макар Данилович. – Только хуже сделаешь!

– На повороте? – Анисим лихорадочно загонял патроны раззявленную пасть двустволки. – Шараборин, сволота, всегда завидовал! Он, это самое… Ещё со школы, падла, хотел её отбить! Лизавету.

Макар Данилович, подскочивши сзади, обхватил его двумя руками – будто железным обручем. А второй мужик, Трофим, хотел в ружьё вцепиться, но тут же отпрянул, сообразив, что может схлопотать в упор из двух стволов.

– Брось! – увещевал кузнец. – Отдай! Ты что, бляха-муха, тюрягу захотел?

– Уйди! – Брось, говорю!

Двустволка харкнула огнем. Раздался грохот, и во дворе, под ногами Трофима, задымилась развороченная земля. Чёрные комья сыпанули в разные стороны – забарабанили по крыше, по окну. Запахло дымным порохом и, словно бы сквозь вату, послышалось многократное эхо – вдали за рекой.

Трофим побелел, глядя на дымящуюся землю почти под ботинками.

– Дать бы тебе по сопатке, – пробормотал он. – Припадочный.

Руки у Анисима неожиданно ослабли – ружьё упало. И сам он в ту минуту так ослаб, точно мигом состарился. Понуро сел на землю – кузнец отпустил. Закрыв лицо руками, Громышев стал что-то быстро-быстро, невнятно приговаривать, словно читал заклинание.

Мужики, вдвоём уже, под мышки подхватили, подняли встряхнули, точно мешок с отрубями. – Пошли, чего ты?

Он послушно поволокся, едва перебирая босыми ногами. Сели за стол. В руки парню сунули стакан, огурец. – Давай! – велел кузнец. – Прими!

Громышев понюхал переполненный стакан, хищно раздувая ноздри. Поморщился и вдруг шарахнул об пол – только брызги да стекла полетели по комнате.

Понуро глядя на сырые половицы, парень стал сосредоточенно жевать огурец. Крепкие зубы зло вонзались в мякоть огурца. Губы тряслись. Золоченый резец временами зловеще сверкал. Огуречное семечко к подбородку прилипло.

– Погоди, – вполголоса пообещал он кому-то. – Флаг пропьём, но флот не опозорим.

– Я ж говорил, надо утром идти, – вздыхая, напомнил Трофим, укоризненно глядя на кузнеца.

– Утром? – прошептал Анисим. – Нет! Надо сейчас!

Он поднялся, пошел стариковской походкой – босые ноги шаркали по половицам. Ссутулившись, он что-то поискал в столе, в серванте. Нашел патрон с картечью. Ухмыльнулся, смахнул рукавом огуречное семечко с подбородка.

– Где? – Пошарил глазами. – Слышь, Горнилыч?

– Хватит! – пряча двустволку за спину, пробасил кузнец.

– Дай, говорю!

– Я дам – не унесешь.

– А ну, попробуй! – Парень оскалился, тельняшку на груди хотел рвануть. – Да я, таких как ты, на флоте…

– Здесь тебе не флот! – угрюмо перебил кузнец. – Здесь не море, а горе. И нечего комедию ломать.

Анисим аж задохнулся от ярости.

– Кто ломает? Я?

– А кто? Ишь, разъярился. Горько? Ну, а мне? – Макар Данилович запнулся. Почесал короткий нос. – Ты думаешь, легко? Дочка всё ж таки. Жену, ты извиняй, можно сыскать вторую и десятую. А дочку? Где я возьму? Рожать? Так уже поздно. Вот и рассуди, кому тяжельше.

Громышев понуро сел за стол. Закрыл глаза, качая головой. Поднялся. Царапающим взглядом – исподлобья – осмотрел мужиков. Наколку ногтем ковырнул на кулаке. Ему хотелось драться. Он с ума сходил от внутреннего жара.

– Где? – Опять решительно потребовал Анисим, потрясая патроном. – Отдай, это самое… Отдай! Кому сказал!

Кузнец поднял ружьё над головою, поднапрягся и медленно согнул стволы в дугу – точно ивовые прутья.

– Держи.

Анисим злобно посмотрел на тестя. Покружил по горнице, не зная, куда себя деть. Гитару снял со стенки и неожиданно взялся что-то развесёлое наяривать. Стал бормотать невпопад: – Ах, ты, Лиза, Лизолета, я люблю тебя за это, и за это и за то…

– Ну, хватит! – одёрнул Макар Данилович. – Будь мужиком!